Помимо приемника в комнате было много разных чудес.
Продолговатый цилиндр, в десяток сантиметров высотой, изнутри покрытый алым бархатом, с фигурным вырезом впереди. Тонкий стальной шпиль торчит из середины. Хей, малыш, кто сейчас знает, что это такое? Этот цилиндр некогда был заполнен толстыми граммофонными пластинками, сейчас же их осталось всего несколько штук. Голоса, записанные на пластинке — голоса из прошлого. Стоит только поставить ее, и они оживут, принесут частицу своего времени.
Кресло-качалка. Боже, как оно попало сюда? Ему бы стоять сейчас на веранде, чтобы можно было теплым летним деньком покачиваться в нем, отдыхая после тяжелого дня, рядом в граммофоне пусть крутится любимая пластинка, а из кухни пахнет вкусным ужином, что приготовила любимая женушка.
Старый телевизор с экраном, чуть больше ладони. Когда-то к нему прилагалась большая линза, которая заливалась водой. Соседи приходили на телевизор, как на день рождения, семьями, и испеченный пирог был непременным атрибутом посиделок.
Это было недавно, это было давно…
(Старые вещи, у кого повернется язык назвать их старым хламом? Вещи, они иногда живут дольше, чем люди. И когда хозяева уходят, они остаются в темном одиночестве, страдая от невозможности повернуть время вспять. Им страшно и одиноко. И они зовут, просят… Их голоса достаточно сильны, чтобы достучаться до сердца человека, который этого действительно хочет…)
Вещи, они были вокруг. Они вобрали в себя время. Они сами были временем, они выжидали, затаившись во тьме, чтобы принять к себе, в свой круг.
Сергей закрыл глаза, раскинул руки. И темнота обступила его. Она была пуста и безвидна. И не было ничего дороже ее.
Он стоял во тьме, и вещи вновь зашептали о том, как было прекрасно тогда, когда солнце было ярче, звуки чище, запахи сильнее, и жизнь была наполнена другим смыслом, и само время было другим.
Оно было проще, честнее…
Время звало, просило. Секунды стали замедляться, истончаясь как воск свечи, чтобы застыть прозрачными слезинками на щеках. Время стонало, звало, плакало.
Затем оно остановилось. На миг смолкли голоса, звуки, пропали запахи. Время остановилось, а затем обратилось вспять, пошло в обратную сторону, забирая с собой неосторожного путника.
Сергей застыл, чувствуя, как погружается в прошлое.
Счастливые мгновения детства. Весна, что окружает ласковым веянием ветерка, и ожиданием чуда. Лето, встречающее теплом и радостью каждого прожитого дня. Утро, когда ты вскакиваешь с постели и несешься вниз, пропуская ступени, заносишься в кухню маленьким смерчем, разбрызгивая вокруг капли детского счастья. Бабушка уже приготовила завтрак. Когда тебе нет и десяти — все вокруг кажется пропитанным волшебством. Волшебство во всем — в стенах дома, в первых утренних лучах солнца, что пробиваются сквозь ставни, в отражении зеркал, даже в пыли, которую бабушка каждое утро вытирает мягкой фланелью. Запахи, тысячи запахов… Они во всем. Ты слышишь запах краски на заборе. И, пускай она уже наполовину облезла, свисает неопрятными зеленоватыми лохмотьями, ты все равно слышишь ее, и запах сырости, что ложится сверху, лишь добавляет пикантности. Запах земли, нагретой солнцем, запах травы. Липа, которая цветет каждую весну — она дурманит, и тысячи бронзовок слетаются на запах, и ты ловишь их, чтобы заворожено слушать как шебуршит в спичечном коробке пойманный жук-бронзовик.
Сейчас не так — запахов нет, они пропали, стали несущественными. Нет, конечно, ты иногда поводишь ноздрями, уловив запах жареного мяса, или почуяв запах пыли на темном чердаке, но это не идет, ни в какое сравнение с тем, что было в дни вечной весны.
Много чего осталось в том сказочном времени. Ты думал, что оно не закончится никогда — но оно пролетело, легким дуновением, опало осенними листьями, оставив только легкие воспоминания, которые словно в тумане. Вот они — были, и нет. Пропали, сгинули, оставив только зыбкое марево.
Звуки — ты слышал их все. Сейчас, когда ты разменял третий десяток, они кажутся ненужными. Ты не слышишь, вернее, стараешься не слышать, как шумит огромный старый тополь, растущий неподалеку от дорожки, что идет вдоль путей, ты не слышишь, как высохшая трава шепчет о том, как было хорошо летом, тебе не интересен мир надоевших звуков, ты отгородился от него, и голоса в голове — единственные спутники.
Вспомни, как хорошо было тогда. И тебе казалось, что все так и должно быть. И будет вечно. Но детство ушло, растворилось в сумерках взрослой жизни, и что осталось тебе? Желудок, который ноет каждый раз, когда ты слишком обильно помажешь горчицей отбивную, камни в почках, и каждый раз, когда ты стоишь перед унитазом, не решаясь пустить первую струю, зная, что боль будет достаточной для того, чтобы стонать, стиснув зубы, зная, что это нужно перетерпеть. Зубы, которых стало немного меньше, морщины — их пока еще нет, но, малыш, время, которое казалось подобным желе, превратилось в бешено мчащийся поток, огибающий скалы. Оно мчится вперед, не оглядываясь, не делая попыток притормозить. Ему нет никакого дела до смутных терзаний такого неудачника, как ты.
Так скажи, парень — разве стоит все это того, что ты, когда-то не раздумывая, бросил на чашу весов, в своем неуемном старании вырасти как можно быстрее, чтобы стать, наконец, взрослым, и постичь все радости взрослых, которые на поверку оказались обманом. Пустышка, которую подсунули тебе — теперь она горчит, отдает во рту неприятным вкусом. Дни вечной весны. Они совсем близко. Близко, как никогда. Нужно только дойти до самого конца пыльного чердака. Добраться до маленького окошка, что притаилось с другой стороны. И когда ты откроешь его, и выглянешь в него, ветер донесет до тебя тихие звуки детства, и дыхнет прямо в лицо, принеся весну и запах сарсапарели.
Дни вечной весны — ты променял их на жалкое прозябание осени. Осень — она подобна смерти, и ты скоро вступишь в нее, чтобы подготовиться к пустым объятиям холодной зимы, вернее даже не так — она сама найдет тебя, заберет к себе, окружит золотым листопадом, маня мертвой красотой, обещая многое, но ничего так и не дав взамен. И когда опадут листья, ты поймешь, что голые ветки похожи на кости, с которых чья-то злая воля сорвала плоть. Но когда, до тебя дойдет, что ты крепко влип, будет поздно. Золотая (хотя какая она золотая — это просто дешевая позолота, чтобы сбивать с толку таких простаков, как ты) осень покажет свое истинное лицо. И когда дни станут короче, а ночи длиннее и холоднее, и первый снег закружится в воздухе — неужели тебе не захочется назад, туда, где весна встречает тебя ласковым ветерком, а лето готово согреть в жарких объятиях, нашептывая о том, как хорошо проснутся рано поутру и сладко потянутся в постели, зная, что тебе только восемь, и вся жизнь еще впереди, и можно не спеша пройтись по комнатам спящего дома, открывая ставни, впуская в окна сонное солнце, накинуть майку и шорты, умыться ледяной водой, выбежать на улицу, где друзья уже давно поджидают тебя, чтобы сорваться с места шумной, голосящей стайкой, вперед, туда, где много чего интересного и неизведанного.
Так скажи, парень, разве мертвые морщины осени дороже чудной весны? Разве снежная вьюга, что пытается забрать тебя в костлявые объятия лучше теплого летнего утра?
Нет, парень, и мы знаем это наверняка. Тебя просто надули. Обвели вокруг пальца. Сделали из тебя дурака.
И если, умываясь золоченой, осенней пылью, стоя в кромешной тьме (на самом деле солнце пронзает ее огненными стрелами, изо всех щелей, но тебе все равно — твои глаза закрыты) на старом чердаке, по колено в пыли, втягивая ноздрями, ароматы детства, что нахлынули ниоткуда, ты возразишь, что все это полное дерьмо, то я скажу тебе, малыш — ты пытаешься обмануть самого себя. Если же ты и дальше будешь стоять на своем — ты и вправду дурак!