Когда Ликур подал графу сумку убитого, шевалье Жорж-Мишель только отер со лба пот и молча взломал печать.
Королевский приказ об избавлении Лотарингии и Барруа от еретиков был прост и ясен. Граф де Лош нервно скомкал бумажный лист. Высек огонь. С отвращением стряхнул пепел. Приказал продолжать путь.
Во Франции о случившемся никто не узнал. И гугеноты, и католики графского отряда твердо решили молчать. А уж полковник де Сен-Жиль и вовсе не мог предположить, что легкомысленный самовлюбленный юнец способен тревожиться о ком-либо, кроме своей драгоценной персоны. Мысленно поблагодарив губернатора Турени за царивший в провинции порядок, господин де Сен-Жиль задумался о будущем своей семьи.
Первоначальный вывод шевалье, будто Александр сошел с ума, по прибытии в Азе-ле-Ридо рассыпался прахом. Юноша мало чем отличался от ровесников и уж тем более не казался каким-то чудовищем. По зрелым размышлениям полковник склонен был предположить, что стал жертвой клеветы. Упреки Александра, уверенность юноши, будто он хотел разорвать помолвку, напомнили Сен-Жилю об обвинениях, лет пять назад брошенных ему в лицо старшим Бретеем. Монастырский сиделец уже давно не понимал, на каком свете находится, жил в мире странных и страшных грез, так что полковник не удивился бы, если бы молодой человек выложил в каком-нибудь письме к сыну все свои бредни.
Последний год письма Огюста были заполнены пророчествами о проклятиях, могилах и карающих мечах, и это совпадение с отбытием Александра в армию также показалось Сен-Жилю не случайным. Наверняка впавший в аскезу Огюст что-то накаркал сыну о королевском дворе и принудил мальчика бросить успешную карьеру и возможность поправить дела, лишь бы только угодить помешенному отцу. Никогда прежде полковник не видел, чтобы кто-либо с такой последовательностью препятствовал всем попыткам устроить счастье сына — шла ли речь о его женитьбе на богатой наследнице или карьере. И все же открывать Александру глаза на поведение его отца Антуан считал преждевременным и жестоким. Мальчик должен был сам понять, где правда, а где ложь, и потому полковник вознамерился на время покинуть Азе-ле-Ридо, дабы Александр мог успокоиться и начать рассуждать здраво. Жене и дочери Антуан объяснил свой отъезд необходимостью для молодых приучаться к самостоятельной жизни, а Александру сказал, будто уезжает в Тур во исполнение решения воспитанника.
Лейтенант ничего не ответил тестю, но и не отправил солдат для надзора за шевалье. Подобная наивность окончательно примирила полковника с воспитанником, и почтенный дворянин уехал в аббатство Мармутье, твердо уверенный, что вскоре шевалье призовет его назад.
По правде говоря, приготовления к свадьбе настолько утомили шевалье де Бретея, что юноша не подумал, что негодяй-тесть мог поехать куда-то в иное место, чем монастырь, мог подать на него жалобу непостоянному королю, добиться отмены вырванных угрозой обязательств и даже заточения воспитанника в тюрьму. Александр разбирал приходно-расходные книги и отчеты управляющих, с удивлением обнаружил, что его имущество не ограничивается замком Азе-ле-Ридо и полком, объезжал разбросанные по Турени, Першу и Мэну владения и отчаянно пытался разобраться в бесчисленных расписках, векселях, прошениях и закладных письмах. Нельзя сказать, что за время жизни в Париже Александру не приходилось видеть таких бумаг, но видеть и понимать оказалось далеко не одним и тем же. Скучавшие солдаты ничем не могли помочь шевалье, и через две недели после прибытия в Азе-ле-Ридо Александр предпочел отослать их с сержантом в полк. Формальное поручение Нанси позволяло лейтенанту действовать по собственному усмотрению, к кому же, уже полагая себя полковником, юноша не желал оставлять при свой особе видевших его нищим лейтенантом солдат. И все же, чувствуя, что финансовые дела затягивают его словно в болото, расстраиваясь, что из-за множества забот не успевает видеться с Соланж, Александр все чаще сожалел, что полковник уже покинул Азе-ле-Ридо. Хотя будущий тесть и постарался избавиться от нежеланной помолвки, из расходных книг молодой человек с удивлением уяснил, что все прошедшие годы опекун содержал дом его родителей и постоянно выделял средства на их жизнь. Даже погребение матушки было оплачено с доходов господина де Сен-Жиль, а вот с доходами от опекаемого Антуаном имения творилось нечто невообразимое.