Еще некоторое время Жорж-Мишель ждал ответ на свой вопрос, не дождался, пожал плечами и пошел прочь, так и не заметив почтительного поклона капитана королевской стражи.
Звуки лютни терзали слух шевалье, и Жорж-Мишель в недоумение оглядел собрание. Щеголеватый Бюсси, похваставший при встрече, что отныне он маркиз. Самодовольный Гиз, сообщивший, что в точности выполнил совет кузена. Заплаканная королева Елизавета. Сияющая Марго, появившаяся на заседании под руку со слащавым немолодым красавцем. Угрюмый Монморанси. Довольный Ангулем, как и многие в этом зале отличившийся в парижской резне — теперь Жорж-Мишель понял, почему всегда не выносил сводного брата короля. Хмурый Алансон. Веселая Луиза де Коэтиви. Разряженные дамы и шевалье. Музыканты. Король, какой-то сникший, подурневший, осунувшийся, казалось, не знавший, что он делает на заседании Академии. И молчаливый словно постаревший Генрих Наваррский в черном траурном наряде с цепью Святого Михаила на груди. «Свои цепи король Наваррский носит с собой» — вспомнил издевательскую шутку Бюсси граф де Лош и отвернулся от кузена, пряча краску стыда на щеках.
— Государь, — господин де Баиф поднялся с места и граф де Лош обреченно вздохнул — теперь еще и стихи. — Этот сонет родился в моей душе в тот миг, когда мне посчастливилось лицезреть труп адмирала на Монфоконе. Вернувшись домой, я записал экспромт, и теперь счастлив прочесть его перед вашим величеством. Итак, «Эпитафия (гугенотам, убитым в Варфоломеевскую ночь)», — нараспев провозгласил Баиф.
Жорж-Мишель стиснул подлокотники кресла. Говорить такое здесь и сейчас, при Наваррском! Оскорблять короля, пусть даже он сто раз в плену…
Граф де Лош оглянулся на Карла, на Генриха, бросил взгляд на усмехавшегося Гиза и улыбавшегося Бюсси. Принялся изучать висевшую прямо перед ним шпалеру.
Восторги собравшихся были не менее отвратительны, чем стихи, и потому шевалье вздрогнул, когда король неожиданно спросил:
— Кузен Лош, а вы почему молчите? Неужели вам не нравится этот очаровательный сонет?
Шевалье Жорж-Мишель поднялся с места.
— Да, сир, не нравится. И я не могу понять, как столь дрянные стишки могли быть представлены высокому собранию.
Баиф растерянно моргнул. Гиз пожал плечами. Марго что-то зашептала Ла Молю. Король дернул головой.
— И чем же вам не нравятся стихи, граф? — еще более недовольно вопросил Карл.
— Всем. Мыслями. Чувствами. Формой…
— Но это же экспромт, — постарался оправдаться Баиф. — Он родился у меня на Монфоконе…
— Какая жалость, что вы оттуда вернулись, — не удержался от сарказма Жорж-Мишель.
В глазах Карла сверкнула молния. Мысли его величества мало чем отличались от мыслей кардинала Лотарингского и капитана де Нанси, так что ответ шевалье вызвал раздражение:
— Что ж, граф, мне понятно, почему вы недовольны стихами, в которых воспевается королевское правосудие. Вы сами не удосужились не только выполнить мое распоряжение, но приложили все силы, чтобы воспрепятствовать его исполнению. Почему в ваших владениях не был истреблен ни один еретик?
Граф де Лош и де Бар молчал. Спорить с королем не хотелось. В конце концов он пришел на заседание Академии, чтобы получить разрешение удалиться, и сейчас жалел, что не сдержавшись, ввязался в спор из-за мерзких стишков. Молчание графа де Лош присутствующие расценили по-разному. Карл Девятый набирал в грудь воздух, чтобы продолжить распекать вероломного кузена. Кардинал Лотарингский и герцог де Гиз заговорили почти одновременно:
— Ваше величество, граф де Лош не успел получить ваш приказ. Поверьте, от Парижа до Бар-сюр-Орнена не один день пути.
— Сир, кузен Лош дал мне своих людей — они прекрасно проявили себя в Париже. Если бы не шевалье д'Англере, Ларошфуко и Конде удалось бы ускользнуть.
Упоминание имени Ланглере произвело на графа де Лош впечатление сравнимое с ушатом ледяной воды. Пока король собирался продолжить обличительную речь, молодой человек обвел взглядом придворных и громко объявил, обращаясь то ли к королю, то ли ко всем присутствующим: