Мучаясь угрызениями совести, Ева решила, что ничего не случится, если сегодня она на этом работу закончит. Она сняла с себя грязную, пропахшую рыбой одежду и блаженно окунулась в воду. Та была прохладной, приятно освежающей. Забыв обо всем, женщина плескалась, невольно вспоминая, как она делала это когда-то в Эдеме. И с грустью подумала, что здесь ей никогда не придется встретить компанию веселых лягушек-акробатов.
Наконец, Ева вылезла из воды. Вначале она не заметила, что в нескольких шагах, полускрытый ветками кустов, кто-то сидит. А потом испугалась. Это мог быть зверь, а ее нож валялся забытый где-то вдалеке. Ветви раздвинулись, и женщина с замиранием сердца узнала Самаила. Сдерживая удивленный возглас, Ева прикрыла рот рукой.
А бог молчал, изучающе глядя на нее. По его лицу блуждала, появляясь и исчезая, чуть виноватая улыбка. Ева глубоко вздохнула и постаралась сдержать всплеск нахлынувших эмоций. Ей это удалось, и на лице появилось нейтрально-настороженное выражение. Вспомнив, что стоит перед богом голая, она не столько смутилась, сколько рассердилась, и резким движением схватив свое еще нестиранное рыбное тряпье, прикрыла им наготу. Самаил же, наоборот, растерялся. Он ждал какой угодно реакции, но не отношения к себе как к чужому. Да и голой он ее видел предостаточно. Но все-таки это был бог, а не какой-то мальчишка, и Самаил, справившись со смущением, проговорил:
– Зачем ты прячешь свою красоту? Тебе нечего стесняться. Я помню времена, когда нагота тебя совершенно не смущала.
В глазах Евы появилась злинка.
– И ты, пользуясь наивностью маленькой дурочки, пялил на нее свои бесстыжие глаза, – сказала Ева. Она уже и сама сейчас верила в то, что тогда ей это не нравилось.
Самаил начал обижаться.
– Ничего зазорного в том, что я на тебя смотрел и любовался, я не вижу. Да и ты вовсе не возражала. От того, что ты прикрыла себя этим рваньем, ты ничего не изменила. Твоя красота осталась при тебе. И я ее уже видел. Скрывать ее от меня глупо. Это все равно, что закрыться от солнца ладонью и сказать, что солнца нет, потому что ты его не видишь. Но если тебе так спокойнее или ты просто замерзла, конечно, оденься.
– Спасибо, что разрешил, – ответила Ева. – Не беспокойся, я не замерзла. Мне просто неприятен взгляд твоих похотливых глаз. К тому же ты в Эдеме получил то, что хотел. – И, невольно вспомнив подробности, женщина скривилась: – Но это было в другой жизни и с другой Евой. Здесь не Эдем. А я – Ева, жена Адама.
У Самаила стало погано на душе. Эта женщина была ему сейчас дороже всех тех, которые попадались ему на его бесконечном пути, но он не собирался обманывать себя. Она была права и справедливо сердилась на него за то, что он ею воспользовался в своих интересах. И, что еще отвратней, в интересах Яхве.
– Я пришел сюда не для того, чтобы ссориться с тобой, – примирительно сказал бог. – Я пришел сказать, что очень скучал и, в конце концов, не выдержал. Мне очень тебя не хватает, Ева.
Черты лица женщины чуть смягчились, но тут же отвердели снова.
– Значит, ты, всесильный бог, говоришь, что очень скучал? – холодно переспросила Ева.
Самаил смиренно опустил голову.
– Я тебе верю, – с налетом издевки произнесла женщина. – Я даже знаю когда. Наверно, когда мы с Адамом, оставив Эдем, умирали в пустыне от жажды, или потом в лесу, подыхая от голода, грызли корни деревьев. Так ведь?
Самаил с мольбой посмотрел на Еву, но та сделала вид, что не замечает его взгляда.
– Нет. Наверно, тогда тебе не было достаточно скучно. Это, вероятно, произошло позднее, когда Адам умирал от раны, и некому было помочь. А особенно скучно, полагаю, тебе было, когда мои внутренности разрывались в родах, и я была готова разбить себе голову об скалы, лишь бы прекратить боль.
Всесильный бог страдал. Женщина была права. Ни ему, ни Яхве ничего не стоило защитить людей, но тогда они потеряли бы уникальность своего опыта. Жизнь Адама и Евы перестала бы им самим принадлежать и превратилась бы в ровную линию, прочерченную богом. И только сейчас Самаил понял, как людям страшно жить, когда за любым с виду безобидным пустяком может скрываться небытие, за которым тебя уже не будет. И что по сравнению с этим монотонная уверенность богов в неизбежности завтрашнего дня? Разве боги когда-нибудь задумывались над тем, где взять еду или питье? Разве для них жажда – мука, а не желанная прелюдия перед глотком сладкого нектара?