Он содрогнулся.
На мгновение почудилось, что весь мир опустел – остался лишь он.
И снова вспыхнула молния, превратив ночь в день, и Малахия увидел машину во всех подробностях – то был черный «шеви» 1966 года, мчавшийся к повороту с Пятьдесят девятого шоссе на Олд-Минанетт-хайвей, от которого, по сути, осталось одно гордое название.
И снова сомкнулись завесы ночи, и лишь задние огни автомобиля подмигивали ему в холодной и темной полынье мрака. Рев мотора уносился прочь, стихая вдали.
На прощание водитель вдруг посигналил.
Единожды, дважды, трижды. Три коротких гудка в полночной сырости – и тишина.
Малахию снова пробрало. Будто сама старуха с косой пронеслась, подумал он, приспустила окно и дохнула в мою сторону тленом, мороком, распадом.
Секунду спустя неуютное впечатление развеялось. Опорожнив трубку и чайник в заросли травы за крыльцом, Малахия вернулся в дом, поставил чайник на место, а сковородку потряс над раковиной и водворил обратно в буфет.
Разувшись и зажав края ботинок меж большим и указательным пальцами, он побрел в спальню, задвинул обувку под кровать и спустил штаны. Мягко забравшись под одеяло, некоторое время лежал на спине, просто глядя в потолок.
Дороти не просыпалась.
Аккуратно повернувшись на бок, Малахия положил руку ей на плечо и ощутил страшный мраморный холод той, что недавно отошла в мир иной.
30 октября, 01:30
Черный автомобиль сошел с Олд-Минанетт-хайвей и покатился по красноглинку. Он остановился у ограждения, напротив прохода для скота, увитого колючей проволокой. Небо над ним продолжало изливать водный гнев на землю.
Через миг одна из задних дверей распахнулась. Девушка вышла наружу, перешла по дороге к обочине и скрылась в лесу позади машины. Найдя местечко, укрытое низко нависающими ветвями и кустарником, она спустила штаны и присела отлить.
Со своего места она видела машину, даже в темноте различала бледный лик того, кто сидел за рулем. Прижавшись к окну в двери, водитель смотрел наружу, в ночь. На человека он походил мало – скорее, на адскую тварь с мучнисто-белой кожей и горящими от гнева глазами.
Девушка поежилась.
– Мама дорогая, – пробормотала она, – и как я умудрилась в это впутаться?
Ей лишь хотелось свадьбы. С фатой и длинной процессией. Ничего более. Разве что Джимми надел бы еще костюм вместо привычных грязных джинсов и куртки.
И разве хоть что-то из этого она получила?
С ней всегда так происходило по жизни: ждешь одно – получаешь другое. День за днем – одно разочарование сильнее другого.
Первыми воспоминаниями об отце были те, где он гнал пьяную пургу на испанском и прижимал ее голову к паху – так длилось до тех пор, пока однажды мать не застукала его с поличным. И вот отец пропал – сегодня здесь, завтра там. Ладно, невелика потеря.
За образом матери отчетливо закрепилось следующее: та раздевает ее, кладет на кушетку и холодными – всегда холодными! – руками обследует низ живота. Все потому, что мать хотела наверняка знать: ее дочь – девственница. Такая у нее была причуда – регулярно проверять дочурку на невинность.
Стоило пойти на прогулку, как по возвращении ее ждали. Раздевали. Совали холодные пальцы в щелку.
Если мать подозревала, что дочь гуляла в компании парней, раздевала ее и совала холодные пальцы в щелку.
Даже если дочь подолгу разглядывала фотографию какого-нибудь парня в журнале – ее раздевали и совали холодные пальцы в щелку. И что, интересно, мать рассчитывала там найти? Неужели всерьез думала, что парень восстанет со страницы и засунет в ее нерадивое дитя бумажный член? Ради чего все?
Да какая разница. Главное, это повторялось каждый день.
В итоге она пришла к мысли, что матери просто нравилось нюхать пальцы после процедуры. Потому что проверки дочери и задрачивание религиозной чуши составляли ее досуг. Религией был пропитан весь дом: гостиная в крестах и иконках; икона над кухонной мойкой, чтобы молиться, пока моешь посуду; пятидолларовый пластиковый Иисус с внутренней подсветкой в прихожей. Тронь рычажок, не без выдумки припрятанный в ране от копья на боку, и очи Христа начинали светиться во тьме, что кошачьи зенки.
А еще на всю квартиру постоянно вещал глупый «Клуб 700»[5] со своей прорвой святош в дорогих костюмах и с жестко, до хруста, напомаженными волосами.
В таких условиях и безнадежно свихнувшийся стал бы нормальным.
Ей недоставало жизни.
А потом она встретила Джимми. Уродливого прыщавого Джимми.
Но он был добр, хотел жениться на ней и забрать от матери, всего святого и «Клуба 700».
5