— Неудивительно, я — русский.
— Перемещенный?
— Нет, — улыбнулся я. — Мои предки покинули родину в революцию.
— Но вы, кажется, сказали, что ваша фамилия Штаммер?
— Да. Мой отец немец. А мать — русская. И я не мог руководить ею, когда она выбирала себе мужа.
— Что верно, то верно, — засмеялся Поляков и спросил: — Что же это вы, юные социал-демократы, не поддерживаете фестиваль? Я имею в виду не простых ребят, а ваше руководство.
— Я далек и от руководства и от политики, — сказал я.
— Вот тебе и на! — удивился Поляков. — Корреспондент газеты и вдруг далек от политики.
— Видите ли, я вообще-то всего-навсего спортивный репортер и меня послали сюда писать только о спорте, и то, если будут рекорды.
— Узнаю мудрых политиков от социал-демократии, — усмехнулся Поляков и вдруг, обращаясь ко мне уже на «ты», спросил: — И, кроме тебя, от вашей газеты на фестивале никого не будет?
— Не знаю, вряд ли.
— Ну вот, посмотришь фестиваль. И если ты честный парень, поймешь, что это такое. Тогда возьми и напиши… не про рекорды.
— Я должен делать то, что мне поручено, потерять работу легче всего.
— Да, крепко вас стреножили господа американцы, — сказал Поляков.
— Я работаю для немцев, — обиженно возразил я.
Он поговорил со мной еще о погоде, о ценах в Восточном и Западном Берлине и, сославшись на дела, ушел, небрежно помахав мне рукой.
Поздно вечером мы встретились с мистером Гленом в маленькой пивной возле олимпийского стадиона. Я рассказал ему о разговоре с Поляковым. Мистер Глен проинструктировал меня, как я должен вести себя дальше.
Пока мы разговаривали, пивная, несмотря на поздний час, заполнилась. Шумная компания молодежи заняла все столики. Все они знали друг друга. Возле стойки появился высокий красивый парень в синей рубашке с закатанными по локоть рукавами.
— Внимание, внимание, внимание! — крикнул он.
Пивная затихла.
— Друзья, нам осталось договориться о мелочах. В день открытия фестиваля мы в шесть утра отправимся в Восточный Берлин и пойдем прямо на стадион. Там мы вольемся в колонну ребят ГДР и все вместе будем участвовать в парадном марше. Наш лозунг: "Да здравствует единая демократическая Германия!"
Молодежь поддержала его восторженным криком. Мистер Глен сделал мне знак глазами — уходим.
Долго молча мы шли по темным ночным улицам. Вдруг мистер Глен громко выругался и сказал;
— Коммунисты работают!
— Но они ведь тоже немцы? — спросил я.
Мистер Глен ничего не ответил.
8
Накануне открытия фестиваля я чувствовал себя далеко не уверенно. Все мои попытки встретиться с Поляковым еще раз оказались тщетными. Большую часть дня я проводил в Восточном Берлине и видел, как огромный город добровольно отдавался во власть праздника, изменяя и свой облик, и весь дух жизни. С приближением фестиваля я все острее чувствовал там одиночество и свою незначительность. Однажды у меня мелькнула мысль, что, наверное, то же переживал Христос среди непонимавших его… На пресс-конференциях с каждым днем называли все более внушительное число участников праздника и все увереннее говорили о его успехе. Было впечатление, что мы работаем впустую. Я не решался сказать о своих мыслях даже мистеру Глену. Было видно, что он тоже нервничает…
— Полякова видел? — Он встречал меня этим вопросом каждый раз и, услышав отрицательный ответ, бросал: — Вряд ли это результат хорошей работы…
В последний вечер перед открытием фестиваля я присутствовал на оперативном совещании, которое проводил мистер Берч. В большой комнате находилось человек тридцать. Очевидно, это были руководители различных антифестивальных организаций. Перед открытием совещания они толпились у громадного, занимающего чуть ли не всю стену плана Берлина. Заглядывая в бумажки, водили по нему пальцами. Мистер Берч и мистер Глен одновременно говорили по разным телефонам. На длинном столе стояли полевые рации. Возле каждой с наушниками на голове сидел оператор, Все это, наверное, было похоже на военный штаб перед сражением.
Мистер Глен кончил говорить по телефону и подозвал меня:
— Полякова видел?
— Нет.
— Скверно, Юрий, очень скверно, — тихо сказал он, не глядя на меня.
— Господа, господа! — позвал мистер Берч. — Разобрались? Кто не успел, сделает это позже. А сейчас прошу сюда.
Все сгрудились возле его стола.
— Несколько дополнительных заданий, господа. Завтра к вечеру мы должны точно знать местожительство всех интересующих нас делегаций. Надо выяснить режим их охраны. Дальше. С утра наши вертолеты будут разбрасывать листовки. Проследите, как будет реагировать на них толпа. Если увидите явно благоприятное отношение, знакомьтесь с этим человеком, старайтесь узнать его имя, адрес, телефон… Повторяю еще раз, господа, если кто-либо из вас будет задержан, вы — немцы, действующие согласно своим убеждениям. И все. Не надо бояться. Мы вас выручим. До завтра, господа.
В кабинете остались мистер Берч, мистер Глен и я.
— Как у вас с русским? — обратился ко мне мистер Берч.
— Никак не могу его найти, — сказал я.
— Надо лучше искать, Коробцов. Ваша операция может оказаться перспективной. И мы вам поможем. С сегодняшнего вечера в вашем полном распоряжении будет машина. На третий день фестиваля в вашей франкфуртской газете появится статья, косвенно поддерживающая красный фестиваль. Статья будет подписана фамилией Штаммер. Вы получите несколько номеров газеты. Подарите ее с надписью Полякову и другим русским. Скажете, что вас переубедил фестиваль. А план операции с Поляковым остается прежним. Желаю успеха.
Мистер Глен вышел вместе со мной.
— Надо познакомить тебя с шофером, — сказал он.
За рулем старого «штеера» сидел грузный мужчина лет сорока, о котором я пока знал только то, что его зовут Курт и что он вместе с его «штеером» взят нами на временную работу.
— Приятное занятие — потрепать нервы красным, — сказал он, когда мы познакомились. — Я этим делом уже занимался — до самой Волги прорвался.
— Вы были солдатом? — спросил я.
Он молча вынул из кармана и показал мне железный крест на ленточке.
Мы договорились, что завтра утром он приедет за мной пораньше. И когда я в семь утра вышел из отеля, Курт со своим «штеером» был уже на месте.
Мы поехали в Восточный Берлин. Как только миновали зональную границу, нам пришлось остановиться — наперерез машине выбежала стайка девушек в национальных костюмах. Они вручили нам по маленькому букетику красных гвоздик и по белому флажку с эмблемой фестиваля.
— Поздравляем вас с открытием фестиваля! — весело и вместе с тем торжественно произнесла высокая темноволосая девушка с милым курносым лицом. — Добро пожаловать!
— Поди сюда, — улыбаясь, сказал ей Курт.
Она приблизилась.
— Твой отец немец?
Она кивнула.
— А мать?
Она снова кивнула.
— А ты, красная сучка, кто? — Курт швырнул ей в лицо цветы и включил скорость — машина рванулась вперед.
Когда мы отъехали немного, я сказал:
— Прошу вас впредь ничего подобного не делать. Вы можете сорвать мне всю работу.
Курт сквозь зубы сказал:
— Жаль, автомата нет под рукой.
Я повторил свою просьбу в более категорической форме. Курт промолчал, только чуть заметно кивнул.
Несмотря на ранний час, на улицах было многолюдно — все шли к стадиону.
На Александрплац мы зашли позавтракать в украшенный флажками открытый павильон. Народу там было полным-полно. У стойки тесно и весело, продавец еле успевал откупоривать бутылки с пивом.
Курт тихо сказал мне:
— Ну как быть спокойным? Ведь это немцы, которых красные разбили в лепешку. А им, посмотрите, весело. Я готов свой железный крест растоптать ногами…