Мы приехали в район, где жила советская делегация. Оставив машину в переулочке, порознь подошли к подъезду института, превращенного в общежитие. Курт сказал мне, что по полученной им инструкции он обязан всегда находиться неподалеку от меня.
Возле входа в институт десятка два немецких ребятишек окружили высокого парня богатырского сложения, который раздавал им значки. Несколько русских парней и девушек, смеясь, кричали ему что-то. Я подошел поближе. Русский юноша лет семнадцати стал рассматривать укрепленный на кармашке моего пиджака фестивальный знак работника прессы.
— Давайте менять, — сказал он и протянул мне значок.
— Нельзя, — сказал я по-русски. — Это служебный знак корреспондента, по нему нас пропускают на фестивальные события.
— Вы из "Комсомолки"?
— Что значит "Комсомолки"? — не понял я.
— Ну, из "Комсомольской правды", — почти обиделся паренек.
— А-а, нет-нет! — улыбнулся я. — Я из немецкой газеты.
— И так хорошо говорите по-русски?
— Я русский.
Паренек быстро отошел к своим товарищам и вскоре вернулся еще с тремя русскими.
— Здравствуйте, — сказал парень в светло-сером костюме и протянул мне руку.
— Здравствуйте, — ответил я и увидел Курта, который пробивался ко мне через толпу ребятишек. Откровенно признаться, в эту минуту я даже обрадовался, что он здесь.
— Вам нужно с кем-нибудь из наших побеседовать? — спросил парень.
— Просто захотелось посмотреть на своих земляков.
— А вы здесь давно?
— Я здесь родился. У меня мать русская.
— Вы из газеты союза свободной немецкой молодежи?
— Нет, из социал-демократической.
— Из Западной Германии?
— Да.
— О, это интересно! — воскликнул он. — Значит, ваша газета за фестиваль?
— Мы занимаем позицию наблюдателя.
— Удобная позиция, ничего не скажешь, — произнес он, бесцеремонно разглядывая меня. — Ну, наблюдайте, мы вам мешать не будем.
Они вернулись на крыльцо. И в это время в дверях института появился Поляков.
— А, Штаммер! — сказал он, увидя меня, и подошел ближе. — Привет, коллега! Первые наблюдения? — Он показал на немецких ребятишек и рассмеялся: — Типичная история — русские вербуют немцев в компартию.
Это было смешно, и я посмеялся вместе с ним.
— Вот какая слава у ваших социал-демократов, — продолжал Поляков, — советские делегаты не захотели с вами разговаривать. Но это, конечно, глупо… — Он вырвал листок из блокнота, написал на нем что-то и протянул мне: — Это мой телефон в отеле «Палас». Если что понадобится, звоните, я вам помогу. Меня можно застать или рано утром, или поздно вечером… Черт возьми! — воскликнул он, посмотрев на часы. — Опаздываю! Пока!
Около стадиона во все стороны расплеснулась огромная толпа. Я сказал Курту, чтобы он не уходил далеко от машины, но в ответ он вынул из кармана такой же, как у меня, корреспондентский значок и, прикрепив его к своей пестрой техаске, пошел вслед за мной.
Зрелище открытия фестиваля меня потрясло. Первый раз в жизни я видел такое огромное скопление людей, абсолютно единых в восторженном отношении к тому, что происходило на стадионе. Уже знакомое мне чувство одиночества и своей незначительности здесь усилилось и постепенно перешло в тупой непроходящий страх.
Он заставил меня хлопать в ладоши, то и дело вскакивать с места, размахивать руками, вместе со всеми скандировать слово «мир». Но когда на парадный марш вышла колонна советской молодежи и стадион потряс взрыв восторга, я, не владея собой, вскочил и, расталкивая людей, убежал со стадиона…
Курт, сидевший поодаль от меня, очевидно, не сразу заметил, что я ушел, и мне пришлось долго ждать его возле машины и все время слышать восторженный рев стадиона.
Но вот Курт пришел. Молча он залез в машину и, только когда я сел рядом, сказал:
— Мастера устраивать спектакли, ничего не скажешь…
Как я был благодарен ему за эту мысль! Ну, конечно же, все это очень здорово подстроено, чтобы обмануть людей, заставить их поверить, будто коммунисты хотят мира.
Вечером на оперативном совещании у мистера Берча каждый снова коротко докладывал о работе своей группы. Я слушал их, и на душе у меня становилось спокойнее — люди делали свое дело, не обращая ни на что внимания. Должен делать свое дело и я.
Все время, пока шло совещание, окна зала освещали разноцветные всполохи. Это в Восточном Берлине взлетали в небо ракеты и фейерверки. Все невольно поворачивали головы к окнам, и в конце концов мистер Берч распорядился опустить шторы.
— День прошел неплохо, — сказал он в заключение. — Мы произвели разведку плацдарма и сил противника. Мы убедились, что плацдарм нам вполне доступен и противник у нас достойный. Остается только неуклонно выполнять намеченный план. Благодарю вас, господа!
Я рассказал мистеру Берчу и Глену о встрече с Поляковым и положил на стол бумажку с номером его телефона.
— Это ве-ли-ко-леп-но! — воскликнул мистер Берч. — Поздравляю вас, Коробцов. Вы все настойчивее и успешнее опровергаете мое мнение о вас.
9
Утром меня познакомили с планом операции "Золотая рыбка". Я должен был сообщить Полякову, что около двухсот юношей и девушек Франкфурта из социал-демократического союза хотят попасть на фестиваль, но у них нет на это денег. Их представители, которые якобы уже находятся в Берлине, хотят встретиться с каким-нибудь советским представителем.
— Русские слишком заинтересованы, в расколе молодой социал-демократии. Они наверняка дадут на это деньги, — сказал мистер Берч. — Момент передачи будет снят на кинопленку, а затем в Западном Берлине созовут пресс-конференцию. Таким образом мы разоблачим истинных хозяев фестиваля, которые покупают молодежь на свои советские деньги.
Я должен был снова встретиться с Поляковым… Позвонил ему в полночь. Никто не ответил. Позвонил через час. Снова никого. И только под утро я услышал его голос.
— А-а, Штаммер! — нисколько не удивился он. — Как поживает посланец молодых социал-демократов?
Я сказал, что у меня возникла срочная необходимость встретиться с ним.
— Вы где?
— Я могу быть у вас через десять минут.
— Хорошо, я жду.
Поляков занимал номер на верхнем этаже. Повсюду — на кровати, на столе и даже на полу — валялись картонные коробки с магнитофонными лентами. На столе я увидел маленький репортерский магнитофон в разобранном виде.
— Забастовал, черт бы его побрал, — сказал Поляков. — Не могу понять, в чем дело. Вы в этих штуках не разбираетесь?
— Боже упаси, всякая техника меня пугает, — сказал я.
— А меня кормит, — сказал Поляков и сел к столу. — Я буду работать, а вы говорите…
Но как только я заговорил, Поляков отодвинул магнитофон и повернулся ко мне.
— Любопытно, — сказал он и, выслушав меня, спросил: — Как вы об этом узнали?
— Сюда приехали их представители, а один из них мой давний знакомый, — ответил я.
— Так что всякое жульничество исключается? — спросил Поляков.
— Абсолютно.
— А почему они не обратились непосредственно в штаб фестиваля?
— Тут есть свои тонкости, — охотно и доверительно пояснил я. — Если бы они обратились в штаб, то они как бы официально признали фестиваль, а этого руководство социал-демократического союза им никогда не простило бы. Их в два счета могут лишить работы. Они хотят избежать всякого официального оформления этой помощи.
— Но деньги любят счет, — улыбнулся Поляков.
— О, они дадут вполне ответственную расписку, — сказал я.
— Кому?
— Вам или тому человеку, который будет вместо вас.
— А если это будет представитель штаба фестиваля?
— Нет, нет, иметь дело со штабом они категорически не хотят.
— Ясно, ясно, — сказал Поляков. — А как они мыслят эту операцию практически?