Машина мчалась со скоростью сто, а иногда и сто двадцать километров.
Туманным утром мы подъехали к границе между Западной и Восточной Германией. Автостраду перегораживал шлагбаум, возле которого стояли часовые. К нашей машине подошел западногерманский офицер, он взял наши документы и пригласил пройти с ним в здание пограничной комендатуры.
Офицер быстро просмотрел документы дипломатов и шофера, возвратил их владельцам. Прочитав мои бумаги, он внимательно посмотрел на меня, сказал "айн момент" и вышел из комнаты. Минут через десять он вернулся в сопровождении майора.
— Господа, вы можете пройти к машине, — сказал майор дипломатам и шоферу и обратился ко мне: — С вами нам надо поговорить.
— В чем дело? — недовольно спросил Валерий Иванович, — Мы едем вместе и никуда отсюда без него не уйдем.
Майор сел за стол и пригласил меня подойти поближе.
— Господин Коробцов Юрий? — спросил он.
- Да.
— Вы добровольно едете в Советский Союз?
— Да, вполне.
Майор посмотрел мои бумаги и сказал:
— Я не вижу в документах вашего заявления о желании покинуть Западную Германию.
— Оно, наверное, осталось в советском посольстве, — спокойно сказал я, но душа моя, что называется, ушла в пятки.
— С каких это пор такое заявление стало для вас обязательным? — вмешался Валерий Иванович.
— Я разговариваю не с вами, — вежливо ответил ему майор и снова повернулся ко мне: — А вы такое заявление действительно писали?
— Конечно, — ответил я.
— А вы могли бы написать такое же заявление сейчас?
— Могу.
— Мы протестуем! — возмутился Валерий Иванович. — Не вы решаете вопрос о выезде из Западной Германии.
— Тогда мы вынуждены задержать господина Коробцова и провести необходимую проверку, — невозмутимо произнес майор.
Дипломаты посоветовались между собой, и Валерий Иванович обратился к майору:
— Хорошо, пусть Коробцов напишет заявление, но одновременно мы напишем свой протест против ваших незаконных действий.
— Как вам будет угодно, — сказал майор и протянул мне лист бумаги.
Прошло не меньше часа, прежде чем мы смогли продолжать путь. Майор вышел к шлагбауму и, когда я уже сидел в машине, близко наклонился ко мне:
— Господин Коробцов, вы имеете последнюю возможность заявить, что вас увозят принудительно.
Я захлопнул дверцу перед его носом. Машина тронулась.
Спустя три часа мы были уже в Берлине, в доме советского посольства на улице Унтер-ден-Линден.
Проверка сообщенных Юрием данных о себе ничего существенного работникам консульства не дала. В этом смысле легенда, разработанная американской разведкой, оказалась неуязвимой. Подозрение вызывало только то, что все его письма в советские представительства никем не были перехвачены и, как показало исследование, не вскрывались. На всякий случай послали запрос в Москву и уже на другой день получили ответную шифровку. Наша разведка располагала сведениями о том, что примерно в 1950 году во Франкфурте-на-Майне при американском разведывательном центре проходил индивидуальную подготовку русский парень, имя которого установить не удалось. Находившееся в шифровке описание его внешности во многом совпадало с обликом Юрия Коробцова.
Было решено выдать Коробцову разрешение на возвращение в Советский Союз, но все дальнейшие заботы о нем взяла на себя разведка.
В свою очередь, американская разведка, заботясь о правдоподобии придуманной для Коробцова версии, решила оказать ему последнюю помощь, и по их заданию была разыграна сцена на пограничном пункте. Подозрение майора, что Юрия везут из Западной Германии в принудительном порядке, должно было убедить сопровождавших его людей, что отъезд Юрия никак не связан с какими-нибудь тайными заданиями. Но для наших работников эта сцена стала еще одним подтверждением их подозрений.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Очевидно, для всякого человека возвращение на родину после долгой разлуки с ней — большое душевное потрясение. Даже для такого, который, как я, возвращается на родную землю по приказу службы, враждебной его родине. Впрочем, должен сознаться, я и не считал себя врагом своей родины, я искренне думал, что принимаю участие в ее освобождении от коммунистов. Во время полета из Берлина в Москву я с волнением смотрел на плывущую внизу родную землю и побаивался русских, сидевших рядом со мной в самолете.
Мистер Глен не раз говорил: "Тебе все там чужое", и мне это казалось правдой — иногда даже собственное детство казалось не своим. Но когда мистер Глен говорил: "Тебе там поможет ненависть", я не мог себе реально представить, кого и за что я должен там ненавидеть. Незаметно я рассматривал людей, с которыми летел. Как узнать, кто из них коммунисты — мои главные враги?…
Мне обещали, что на московском аэродроме меня встретит представитель аэрофлота, который вручит мне железнодорожный билет до Ростова и поможет добраться до вокзала. Но меня никто не встретил.
Дежурный аэропорта, видимо, искренне хотел мне помочь, но никуда не мог дозвониться.
— Сегодня короткий день, суббота, — сказал он огорченно. — Прямо не знаю, что с вами делать…
Он снова начал звонить в Москву и в конце концов сказал мне, что завтра на аэродроме будет представитель агентства «Интурист», который мне поможет.
До наступления вечера я слонялся по залам, выходил на перрон, с удивлением наблюдая ночную работу аэропорта. Я знал, что Советский Союз наглухо отрезан от всего мира непроницаемым железным занавесом, — мне это внушали не один год. А сейчас я то и дело слышал радиообъявления, в которых звучали названия многих городов мира.
В зале ожидания возле буфета аппетитно пахнет кофе, на прилавке разложены бутерброды с икрой, колбасой, сыром. Со второго этажа, где ресторан, доносится запах жареного мяса. Мне все больше хочется есть. В моем пальто, между слоями ватина, зашиты пятьдесят тысяч рублей, но я имею право воспользоваться ими только в случае самой крайней необходимости. А сейчас надо ждать. В таких случаях рекомендуется думать о чем-нибудь очень важном или вспоминать приятное. И постараться гаснуть.
В зале ожидания я сел на деревянную скамью, вытянул ноги и закрыл глаза… Но оказалось, что ничего приятного оказать своей памяти я не могу. "Ну что ж, — подумал я, — у меня все приятное еще впереди. "Все впервые" — так меня называла Нелли. Буду вспоминать о ней". Память, как волчок, вертелась на одном месте — ночь в загородном ресторане, когда праздновали мой день рождения.
Незаметно я задремал…
Я открыл глаза и увидел напротив себя рослого парня в ватнике и грубых сапогах. Он удивленно смотрел на меня. Когда наши взгляды встретились, парень смущенно улыбнутся и спросил:
— Не болен, случаем? Стонешь, как в больнице.
— Плохой сон видел, — сказал я.
— Это бывает, — словоохотливо начал парень. — Мне другой раз такое снится — умереть легче…
Мы разговорились. Парень летел из Горького в Новосибирск Его самолет прибыл в Москву с опозданием, и теперь рейс на Новосибирск будет только утром. Он каменщик. Строил какой-то завод в Горьком — "Зазря потерял два года". Теперь в Новосибирске будет строить электротехнический институт, а потом поступит в этот институт учиться.
Рассказывая, он вынул из рюкзака батон и большой кусок колбасы. Соорудив гигантский бутерброд, он никак не мог за него приняться, пока не рассказал все до конца. Он начал есть, а я стал рассказывать о себе. Мой рассказ был предельно кратким — имею специальность токаря, во время войны потерял родителей, сейчас еду устраиваться на завод в Ростов.