Все было не ясно. Впрочем, мало сказать — не ясно. Все было не так, как должно быть, если то, чему меня учили, считать правдой. "Просто я рано начал делать выводы, — подумал я. — Я еще очень мало знаю".
4
В воскресенье мы спали очень долго — досыта. Не вставали, нежились в постелях. Коля рассказывал свой сон:
— И, представьте мой ужас, я обнаруживаю, что Сонька моя жена и пилит меня, что я к ней невнимательный. Приснится же такая ересь!
— Человеку всегда снится про то, о чем он думает, — заметил Леонид.
— Дурила ты, — обиделся Коля. — Для того чтобы я женился на ней, нужно, чтобы земля наизнанку вывернулась. Она же сущая зануда — воспитывает всех напропалую.
— Между прочим, чего тебе, Коля, не хватает, так это воспитания, — сказал Кирилл. — А Соня из тебя, смотришь, человека бы сделала.
— Я и без того не собака, — отпарировал Коля.
В этот момент в комнату вошел Алексей. Он присел на мою кровать.
— Сейчас будет машина, в завкоме выхлопотал, поезжай искать свой дом, — сказал он. — Может, и знакомых найдешь.
Я начал торопливо одеваться.
Машину, которая имела сразу два прозвища — «газик» и "козел", — вел паренек лет двадцати.
— Зови меня Кузя, и вся музыка, — сказал он, когда мы знакомились.
Он уверенно гнал свой «газик» по уличкам и переулкам, чуть притормаживая на поворотах.
— Овражий переулок? Будет тебе Овражий переулок! — приговаривал он, продолжая петлять по городу.
Собираясь в Россию, я, конечно, не раз думал о том, что мне предстоит побывать на улице своего детства, а может быть, в родном доме. Эта мысль не выходила из головы с тех пор, как я приехал в Ростов. Я каждый день собирался туда пойти, потом откладывал и постепенно стал думать об этом спокойнее.
А теперь этого свидания с детством ничто уже не могло предотвратить. И я был рад этому. В конце концов, это нужно было и для дела. Но мне становилось все страшнее…
Никогда не забуду этого мгновения — машина делает крутой поворот и останавливается. Я смотрю прямо перед собой и чувствую, как сердце у меня сжимается, а затем бьется такими частыми толчками, что я невольно прижимаю руку к груди.
— Вот он, твой Овражий, будь он неладен! — слышу я словно издалека голос Кузи.
Мы остановились в начале улицы. Я видел ее всю, вплоть до взгорка, за которым угадывался Дон. Вон дом тети Лены. А справа — чуть наискосок — Пал Самсоныча. Все как было — даже скамеечка у забора. А впереди слева стоял мой дом, мой родной дом — точно такой, каким я его помнил. Не отрываясь, смотрел я на него… В какое-то мгновение мне вдруг почудилось, что я побегу сейчас домой, к маме, и она скажет; "Мой руки, сынок, будем обедать"… Я слышу голос Кузи:
— Чего плачешь-то?… Да брось ты протекать, ей-богу! — взмолился Кузя. — Скажи лучше, что делать?
Я попросил его оставить меня здесь.
— Тут неподалеку живет мой дядя, — сказал он. — Я смотаюсь к нему часика на два, а потом приеду за тобой.
Чем ближе я подходил к нашему дому, тем медленнее делались мои шаги. Я у калитки. Берусь за отполированное руками железное кольцо и слышу, как во дворе сердито шаркает пила. Ну, конечно же, сейчас осень, и мама позвала пильщиков готовить на зиму дрова.
Я вошел во двор и закрыл за собой калитку. Рослый мужчина в синей рубахе и женщина в платке, соскользнувшем на плечи, пилили толстый березовый кряж. Не прерывая работы, они громко о чем-то разговаривали. Женщина засмеялась. За шумом пилы и разговором они не услышали, как я вошел. И только когда кряж разломился надвое, мужчина увидел меня.
— Что надо?
Как ответить? Действительно, что мне тут надо? Женщина накинула на голову платок и смотрела на меня, подозрительно щурясь. Я подошел к ним:
— Извините меня. Дело в том, что я жил в этом доме…
Мужчина и женщина переглянулись.
— Это ваш дом? — спросил мужчина.
— Да. Я здесь жил. Я долго не был в Ростове, и мне захотелось посмотреть…,
— Господи, пожалуйста, просим вас — проходите, — засуетилась женщина.
— Можно мне зайти в сад?
— Господи, конечно! Идите…
Я стоял под яблоней и затаив дыхание слушал бумажный шелест осенней листвы. Поднял голову и на верхушке тополя увидел скворечник… Знакомый скворечник.
Он был серый, старенький, как и наш дом, на боковой его стенке появилась косая трещина… Я знаю — скворечник сделал отец. Все еще жила эта последняя память о нем…
Когда я вернулся во двор, там не было ни мужчины, ни женщины. Я быстро прошел мимо окон к воротам…
Если бы сейчас появился Кузя, я бы не задумываясь уехал отсюда. Но машины не было, и я пошел к Дону.
— Товарищ! Товарищ! — услышал я женский срывающийся голос.
Я медленно обернулся и увидел в открытом окне дома растерянное лицо тети Лены.
— Юрик! Это ты? Юрик! — крикнула она, через минуту выбежала на улицу и остановилась в распахнутой калитке, держась за ее створы. — Юра, ведь это ты? — тихо спросила она.
— Я, тетя Лена…
Она подбежала ко мне, обняла и, уткнувшись лицом в мою грудь, зарыдала в голос…
В ее доме все было как раньше. Абсолютно все. На том же месте, у окна, стояла швейная машина, а подоконник был завален шитьем.
Я стал рассказывать о себе. Тетя Лена смотрела на меня глазами, полными слез:
— Мы с Пал Самсонычем не раз тебя вспоминали…
— Он жив?
— А как же! Третий месяц как вышел на пенсию. Вот кто жалеть будет, что тебя не увидел! Его сейчас дома нет.
— Я его дождусь.
— Дождись, Юра. Он тебя любит. "Это был, говорит, мальчик с хорошим сердцем".
Мы долго молчали. Я видел, что тетя Лена хочет о чем-то спросить.
— А мама погибла там…
Тетя Лена замахала руками, и глаза ее стали круглыми.
— Ты брось… ты брось… — бормотала она. — Вот горе-горюшко, так вся ее жизнь и прошла без покоя. За что же это ей горе такое? За что? Жила честно, любила людей… За что?…
"Бог дал, бог взял" — вдруг всплыло из глубины моей памяти.
За окном послышались отрывистые гудки — это сигналил Кузя. Я не хотел, не имел права сейчас уезжать, ко, с другой стороны, чувствовал, что нервы мои на пределе и, если я сейчас же не убегу от всего этого, произойдет что-то непоправимое.
— Тетя Лена, это за мной. Надо ехать.
— А Пал Самсоныч?
— Я приду еще, тетя Лена. Вы ему привет огромный передайте. Скажите — приеду к нему обязательно. Обязательно.
— Как же так? Как же так? — бормотала она.
— Не могу, тетя Лена. До свидания.
Я не мог толком разобраться, что случилось со мной.
Будто жили во мне одновременно два человека. Один когда-то родился и жил здесь, в Ростове, переживая свои маленькие радости и горести. А другой вырос там, в Западной Европе, и стал тем, кем я сейчас был. И другой о своем двойнике думал редко и мало, он просто очень плохо его знал, и у них вообще не могло быть ничего общего. Более того, они, по сути дела, были врагами. Но нынешний Коробцов считал, что тот, мальчишка, давно умер, оставив по себе лишь смутную память.
Тревога, охватившая меня, как только я ступил на эту землю, поначалу была безотчетной. А теперь я знал — она возникла оттого, что мальчишка, оказывается, вовсе не умер, он вступил сейчас в борьбу со своим двойником. Борьбу, опасную для обоих…