Темная лестница за ней советует мне повернуть назад, но ноги несут меня вперед, вниз, вниз, туда, где, должно быть, самый нижний уровень тюрьмы. Когда я добираюсь до низа, тусклый свет мерцает над другой дверью. Всегда дверь. Рядом с ней стоит табурет, а пепельница, наполненная сигаретами, рисует изображение охранника, стоящего рядом.
Открывающаяся дверь ведет в длинный коридор с одной мерцающей лампочкой. По обе стороны коридора еще двери, белые стальные, с маленькими окнами, и только из-за шепота, доносящегося через эти крошечные окна, я чувствую себя обязанной заглянуть внутрь.
Приподнимаясь на цыпочки, я смотрю сквозь стекло и нахожу темную пустоту с другой стороны.
Дверь стучит одновременно с тем, как в поле зрения появляется изуродованное лицо.
Задыхаясь, я отшатываюсь назад, мой взгляд расширяется на бьющегося Рейтера, щелкающего на меня зубами. Сердце бешено колотится в моей груди, я задерживаю дыхание и закрываю глаза, чтобы успокоить расшатанные нервы.
Иисус.
Когда рычание стихает, шепот становится громче, и я перехожу к следующей двери в поисках их.
Поднимаясь, как и прежде, я рефлекторно отшатываюсь, ожидая очередного приступа ярости. В тишине с другой стороны я заглядываю внутрь и нахожу массивную фигуру, прислонившуюся к стене. Только свет прямо за моей спиной дает достаточно света, чтобы разглядеть Титуса с другой стороны. Его раны все еще блестят от крови после предыдущей битвы, и он не утруждает себя признанием того, что я смотрю на него.
Здесь его держат взаперти, как животное. Грустный и одинокий зверь, похожий на человека, который, оказывается, причина, по которой я дышу, прикованный к грязной каменной стене. Мое сердце болит при виде него.
Шепот продолжается, подталкивая мои стопы к следующей двери.
— Эй! От звука командного голоса у меня леденеет позвоночник, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть охранника, стоящего в дверном проеме, одна рука на оружии у его бедра.
— Ты не должен быть здесь, внизу.
— Прости. Я просто…. Я просто… Отбросив свое любопытство, я шаркаю к нему, и он отступает в сторону, позволяя мне пройти.
Тьма уступает место свету, когда я торопливо поднимаюсь по лестнице к двери наверху, и когда я протискиваюсь внутрь, вид ожидающего там Ремуса чуть не заставляет меня упасть обратно вниз. Я хватаюсь за грудь, чтобы отдышаться.
— Вот ты где! Давай, Талия. Я бы хотел, чтобы ты присоединилась ко мне и Агате за ужином.
Нужно быть женщиной, чтобы распознать отвращение, читающееся в едва уловимых выражениях лица блондинки, сидящей напротив меня. У Агаты такие же ярко-голубые глаза, как и у мужчины во главе стола, но там, где в его глазах пустота, у нее проницательные.
Передо мной ставят тарелку супа, который, похоже, состоит в основном из воды, нескольких кусков мяса и картофеля, и я бросаю взгляд на служанку, которая тепло улыбается, кладя руку мне на спину, когда опускает ложку в тарелку. Серебристые волосы и морщины дают ей где-то под шестьдесят, может быть, за семьдесят, а ее миндалевидные глаза напоминают мне о цыганках с родной кровью у себя дома.
— Талия, это Лизбет. Она и ее сестра Айяна готовят и стирают. Сердечность в тоне Ремуса неестественна и неуместна, как заостренный квадрат, пытающийся вписаться в плавные изгибы круга.
Дружелюбно улыбаясь, я киваю.
— Привет, Лизбет.
Сжав губы, она кивает в ответ.
— Она не может говорить. У нее был отрезан язык, — добавляет Ремус с беспечностью настоящего психопата, отправляя в рот когтистыми пальцами ложку супа.
После очередного легкого похлопывания меня по спине Лизбет ковыляет к подносу с мисками, стоящему сбоку, берет одну и ставит перед Агатой.
Агата наклоняется ровно настолько, чтобы отпить суп из своей ложки, прежде чем выложить ее в миску с той изысканной грацией, которая контрастирует с отвратительными прихлебываниями ее любовника.
— Ремус сказал мне, что ты родилась в Шолене. Невинное любопытство в ее голосе выдает понимающий взгляд в ее глазах, говорящий мне, что мне нужно быть осторожной с этим и мудро подбирать слова.
— Я да.
— Ты Дочь. Избранная чистокровная. Она выплевывает слова так, словно они имеют горький привкус у нее на языке.
— На самом деле я не зашла так далеко. Я нокаутировала священника до того, как у него появился шанс посвятить меня в сан. Это не то, чем я полностью горжусь, но невеселый взгляд на ее лице говорит мне, что она в любом случае не впечатлена.