Внезапно я чувствую себя уязвимой и холодной, маленькой и немощной. Слабость в коленях умоляет меня рухнуть, а слезы застилают глаза, когда я стою перед предметом, теперь понимая его назначение.
Ремус и Агата заковывают мои запястья и лодыжки в наручники, которые прикреплены к металлическим петлям, вбитым в дерево.
Неумолимый объект не двигается, когда я дрожу рядом с ним, прижимаясь лбом к моей вытянутой руке. Каждая интимная часть меня выставлена на всеобщее обозрение для его гротескного удовольствия. В наступившей тишине я пытаюсь представить жжение на своей коже. Ожог от преследования. Синяки от маленьких кожаных узелков на конце каждой косы. Однажды я видела, как цыгана публично выпороли, после того как он вломился в дом за едой. Толпа ликовала, но все, что я могла сделать, это оплакивать этого человека и ужасные раны, оставленные на его спине.
Теплое, дрожащее дыхание касается моего плеча в то же время, как мягкие когтистые пальцы Ремуса скользят по моим бедрам.
— Ты — изысканное полотно, — шепчет он.
— Кремово-белая кожа.
Безупречно. Он сжимает ягодицы моей задницы и стонет.
Звук вызывает холодную щекотку тошноты в моей груди, и я морщусь от влажного пара его дыхания, который задерживается, когда он отходит.
Голос матушки Чилсон эхом отдается в моей голове.
Скоро все закончится.
Я зажмуриваю глаза, пальцы вцепляются в металлические петли.
Секунды тикают, отсчитывая время до того момента, когда я, наконец, расколюсь.
В оглушительной тишине раздается свист кожи, рассекающей воздух.
Сильный шлепок вызывает всплеск покалывающего онемения, прежде чем огненная полоса лижет мою плоть. Я вскрикиваю, костяшки пальцев горят от моей хватки за петли. Слезы текут из уголков моих глаз, все еще крепко зажмуренных.
Ремус снова стонет.
Еще один свист, еще один треск.
У меня вырывается непроизвольный крик, жжение от первого удара затухает под агонией второго. Каждый мускул дрожит, напряженный и ожидающий третьего.
Это происходит снова, на этот раз у меня на заднице, и я сжимаю губы, сдерживая крик, который молит об освобождении.
Я не доставлю ему такого удовольствия.
Новые удары.
Моя грудь сжимается от каждого крика, который я отказываюсь отпускать.
Я думаю о своей матери и брате, о том, как сильно я скучаю по ним и нашей простой жизни в Шолене. Как все усложнилось, когда я повзрослела для того, чтобы стать дочерью. Я жажду вернуться в те дни, когда мы играли на открытых полях, где мы были в безопасности.
Удары наносятся сильнее, как будто он сердится, и слой тепла прилипает к моей коже, как стена боли по спине и ягодицам. Еще один удар приходится на заднюю часть моих бедер. Другой попадает туда, куда он уже нанес один удар, нежная плоть вспыхивает новой болью.
Я шепотом молюсь Богу:
— Помоги мне, отец. Пожалуйста.
Я так крепко цепляюсь за крест, что даже не замечаю, куда укусила собственную руку, пока на языке не появляется медный привкус крови.
Поначалу я даже не замечаю, что удары прекратились.
Или что защитное оцепенение, которое я чувствовала несколько секунд назад, уступило место более сильной боли.
Звуки бьющейся плоти — единственное предупреждение, прежде чем теплая жидкость ударит мне в спину, стекая по моей сырой и воспаленной коже.
Звук кульминации Ремуса — это то, что окончательно ломает меня, и я рыдаю.
Глава 1 4
Мои пальцы вцепляются в фиолетовые простыни, на которых я лежу на животе, отказываясь открывать глаза навстречу солнечному лучу, падающему на мое лицо. Несмотря на то, какой мазью Агата намазала мою кожу, раны все еще болят и остаются чувствительными к тонкой ткани моей ночной рубашки, которую дала мне Агата, которая царапала их всю ночь.
Со стоном я поднимаюсь с матраса, разрываясь, когда раны ощетиниваются новой агонией, когда они растягиваются на моих мышцах, после того как мне позволили отдохнуть всю ночь. Стакан воды, выпитый накануне вечером, стоит на тумбочке рядом со мной, и я выпиваю жидкость, которая практически с шипением попадает мне в горло.
Когда мысли о прошлой ночи проскальзывают в моей голове, я запускаю пальцы в волосы, вздрагивая от резкой боли в коже головы, когда сжимаю слишком сильно. Я должна оставаться сосредоточенной.
Подумай об Уилле.
О побеге.
О возвращении домой.
В другом конце комнаты на полу лежит стопка одежды и пара ботинок, похожих на ботинки военного образца, которые, как я предполагаю, предоставила Лизбет. Я поднимаюсь на ноги и прохожу через камеру, чтобы одеться, вздрагивая, когда снимаю ночную рубашку и надеваю на плечи легкую хлопчатобумажную рубашку вместо нее. Надевание штанов занимает исключительно больше времени, чем обычно, несмотря на их легкий хлопковый материал, который напоминает мне что-то, что носили бы заключенные.