— Нет, нет! Смотри! Я поняла! Он вытащен, хорошо? Гвоздь вытащен!
Собака зализывает раненую лапу, и я бросаю гвоздь в пламя.
Теплый влажный язык на моей руке пугает меня, и я отскакиваю. С улыбкой я глажу его по макушке и снова чешу в том месте за ухом.
— Все лучше?
Собака рычит в ответ, и я отшатываюсь на волне страха.
Он отводит свое внимание от меня, к массивной тени, надвигающейся на скалу.
Оказавшись в поле зрения, Титус резко останавливается и тянется к ножу на боку, медленно вытаскивая его из штанов.
— Нет. Подожди. Мой голос едва слышен за рычанием, когда Юма вскакивает на ноги и встает спиной ко мне, шерсть торчком.
— Это Юма. Чье-то домашнее животное.
— И он будет прекрасным ужином.
При этих словах я вскакиваю на ноги, принимая ту же защитную стойку, что и собака.
— Черт возьми, ты этого не сделаешь!
— Это волк. Когда он достаточно проголодается, он с радостью съест тебя в качестве ужина.
— Он был ранен. Я помогла ему. Конечно, есть какой-то волчий кодекс чести.
— Здесь нет кодекса чести. На случай, если ты пропустила тела в заброшенном лагере.
Глаза Титуса хмурятся, нож все еще зажат в его руке, он готов к нападению. Именно тогда я замечаю двух кроликов, свисающих с другой его руки.
Собака, кажется, тоже это замечает, поскольку она садится на задние лапы, и ее язык снова скользит по губам.
Убирая нож в ножны, Титус пересекает лагерь по другую сторону костра, где берет две поленья подлиннее, натирает их небольшим количеством воды из своей фляги, а затем раскладывает на земле перед собой убитых животных. С ножом в руке он обрезает кончики палочек до острых кончиков и откладывает их в сторону. Когда он хватает кролика, он держит его перед собой и вспарывает грудную клетку животного до самого живота. Хлопающий звук заставляет меня нахмуриться, прямо перед тем, как что-то падает с приклада на землю. Разинув рот, я изучаю кучу окровавленной крови, которая, похоже, является его внутренностями, и прижимаю тыльную сторону ладони к губам — это все, что я могу сделать, чтобы меня не вырвало при виде этого.
Титус отбрасывает кучу, предлагая некоторое облегчение, и Юма практически прыгает в том же направлении за сырым мясом. Два быстрых поворота отрывают голову и хвост. Раздирающие звуки, которые следуют за этим, пробегают по задней части моей шеи, ужас охватывает меня, когда я смотрю, как Титус сдирает шкурку с тела кролика, оставляя блестящую красную плоть. Он хватает ближайшую упавшую ветку, сгибает ее, как бы проверяя на прочность, и протыкает животное концом насквозь, прежде чем подложить его над огнем.
Что за нечестивый ад…
Через несколько секунд он снимает шкуру со второго кролика, следуя той же процедуре, и кладет безволосое животное рядом с первым вертелом.
— Дорогой Боже, — шепчу я, сглатывая желчь, которая подступает к моему горлу.
— Ты никогда раньше не ела кролика?
— Ела. Я просто… никогда не обращала внимания на то, как это готовится, вот и все. Оно выглядит очень… влажным.
— Что ж, будь внимательнее, и ты действительно сможешь выжить здесь.
Мудак.
— Тебе не потребовалось много времени, чтобы поохотиться на них. Я глажу Юму, который вернулся ко мне, облизывает отбивные, его взгляд не отрывается от еды.
— Земля всегда дает. После того, как он несколько раз перевернул мясо на палочке, цвет меняется с влажно-розового на почерневший обуглившийся, который немного менее узнаваем и более приятен на вкус. Титус сначала передает мне кролика, и я отрываю большой кусок, затем отламываю кусочек и для Юмы.
— Нет. Черт возьми, нет. Я не откажусь от своего ужина какой-то дворняге.
— Тебе не обязательно. Это из моей доли.
— Ты бы взяла меньше, чтобы накормить нищенствующую дворнягу?
— Да. Я бы так и сделала. Ты сам сказал, земля всегда дает.
Юма поглощает мясо, которое я бросаю ему, пока я откусываю от того куска, который взяла сама. Должна признать, еда приятна в моем желудке, утоляя чувство голода. Напротив меня Титус срывает зубами мясо с вертела, и я понимаю, что никогда в жизни не видела, чтобы кто-то ел так свирепо. В чем-то он напоминает мне животное, самого себя.
Прикончив обоих кроликов, мы устраиваемся у костра, напротив друг друга, в то время как вокруг нас опускается тьма. Я кладу голову на мягкий мех Юмы, и он поворачивается, чтобы лизнуть меня в лицо, несомненно, благодарный за еду.
Здесь нет ничего, кроме луны, звезд и потрескивания горящих дров. Это самое умиротворяющее чувство, которое я испытывала за долгое время.