Валерия по-прежнему называла Яну зайкой и малышкой, хотя для меня уже было ясно, кто нас… вернее, кого мы сопровождаем. Она прикрыла за собой дверь спальни и села за стол рядом с нами.
— Ты ничего не хочешь мне сказать? — обращается Егор к нашему доктору.
Видно, что он все еще зол на нее. На меня. На иерофантов.
— Я вспомнила этого парня.
— И что?
Валерия смотрит на нас своими глазищами подбитой лани и слова, уже готовые сорваться языка, застревают у меня в горле. Она грустно вздыхает и начинает рассказывать.
Впервые она увидела его в квартире Давида в день трагедии. Курьер, который принес букет и обнаружил труп, — так представил его следователь. В то утро Валерия была в шоке и не обратила внимания на необычность ситуации. Это потом она сообразила, что было «не так». Какой курьер? Давид никогда не стал бы заказывать цветы через курьера, он всегда выбирал их лично. Да и сам парень показался ей странноватым. Любой другой, оказавшись на его месте, исходил бы любопытством или был напуган. А этот нет. Там, в квартире Давида, он смотрелся сторонним наблюдателем… да, это правильное слово, «курьер» наблюдал, фиксировал и не вмешивался, так как события развивались по его сценарию.
Второй раз Валерия заметила его в толпе зевак, глазеющих на взорванный автобус. Она опять ухватила оценивающий, внимательный взгляд, выбивающийся из толпы зевак, только никак не могла вспомнить, где видела его раньше.
Но когда Валерия столкнулась с ним сегодня в третий в окружении иерофантов — она сразу все поняла. Чувства нахлынули на нее, она вспомнила юного жизнерадостного Давида, и рука сама потянулась к сумке. Нет-нет, она не собиралась убивать его… Хотя, может, и собиралась… Она тогда не могла анализировать свои порывы. Она подошла к нему и спросила «Почему?». Может, если бы он заговорил с ней, все было бы иначе, но он просто смерил ее презрительным взглядом и отвернулся.
Валерия замолкает, ее глаза наполняются слезами, и я начинаю чувствовать себя неловко, как если бы в грязных армейских сапогах прошлась по белоснежному ковру. Егор тоже молчит. Видимо, испытывает схожие чувства.
— Я не поняла один момент, — говорю я, чтобы как-то сгладить неловкость. — Королева отпустила парня, почему же он и его родственники восприняли это так трагически?
— Его изгнали из семьи, — раздается сзади тонкий голосок.
В дверях спальни стоит Яна. Выглядит девочка действительно не лучшим образом. На бледном личике лихорадочно горят глаза. Валерия вскакивает, порываясь бежать к ней, но та делает успокаивающий жест и садится на диван.
— И что? — удивляюсь я. — Не пропадет. Раз он отважился на нарушение старых договоренностей, проявил непокорность, значит, он вполне самостоятелен и сможет прожить без своих высокопоставленных родственников. Обидно, конечно, потому что старался ради них…
— Вы не поняли. Для представителя «мировой закулисы», как вы их называете, нет ничего страшнее, чем оказаться изгнанным из семьи. Потому что это хуже смерти. Это как у птицы отрезать крылья или выкинуть рыбу на берег. Тот, кто родился в семье, обладает бОльшими умениями, знаниями, возможностями, чем обычный человек. Конечно, не такими значительными, как иерофанты, но все же многое перепадает и им. С самого рождения они находятся в привилегированном положении по сравнению с простыми людьми, и опуститься на уровень обычного человечества — для них огромный позор и огромная потеря. Первыми вне семьи пропадают возможности, затем умения и способности, какое-то время сохраняется память о них, затем отлученный постепенно забывает о том, кем был. Остается лишь след, память о былом могуществе, да какие-то отголоски знаний. Образуется пустота, которая заполняется щемящей тоской, ощущением огромной утраты. Этой пустоте невозможно противостоять, ее нечем заполнить, с ней невозможно жить.
— Неужели все так плохо?
— Да, все изгнанные, скорее рано, чем поздно заканчивали жизнь самоубийством. Мне знаком лишь один случай, когда человек прожил довольно долго вне семьи и был доволен своей жизнью. Но то был добровольный уход.
— Ладно, к черту закулису, гнать — не гнать, это их дело, — ворчит Егор. — Нам надо решить, что мы будет делать дальше.
— Мы не должны допустить, чтобы иерофанты провели сегодняшнюю игру, — решительно заявляет Яна. — Если она состоится, то события опять пойдут по кругу, а мне надо вернуть все на исходные позиции. Это можно сделать, только сорвав матч.