Барахтер полагал, что к проблеме надо подходить комплексно — препараты, физиотерапия, суггестия. Он готов был экспериментировать и использовать любые возможности. Он находил и обследовал людей, переживших подобные эпизоды в своей жизни, подробно расспрашивал их о том состоянии. С интересом изучал древние китайские трактаты и йогические практики. Не гнушался опытом шаманов, даже ездил на Алтай и в Бурятию. И смиренно ждал, когда же ему позволят заниматься тем, что для него было интереснее всего в жизни.
Однако в страну пришли голодные девяностые, сводить концы с концами получалось все труднее, материальная база лаборатории становилась хуже и хуже. Финансирование урезали даже близящимся к завершению проектам, так что об открытие новых не стоило даже думать. А вскоре вообще стало не до науки, и ученые подались по всему миру кто куда.
Так Барахтер оказался в Израиле — дальние родственники подсобили. Но и в университете Тель-Авива его тема оказалась на положении Золушки. Правда, за четыре года работы удалось написать несколько неплохих статей и побывать на двух серьезных конференциях. Его заметили и предложили место в исследовательском центре Дании. Вскоре последовал первый грант. За ним второй. Затем собственная лаборатория и возможность заниматься тем, что ему интересно.
Но первые достижения оказались не столь значительными, как хотелось работодателям Барахтера и ему самому. Тут уже пригодилось одно из достоинств ученого — не опускать руки, а сжав зубы работать дальше, подгоняя себя и вселяя надежду в подчиненных. И вдруг — это уже потом Барахтер понял, что его вели и плавно подводили к результату, помогая во всем, — произошел прорыв. Из каких-то кулуарных разговоров, из подброшенной публикации чьей-то услужливой рукой, из приглашения на конференцию, где был прочитан доклад, серьезно сдвинувший исследования ученого, из молодых талантливых подчиненных и сформировалась та критическая масса, которая привела к успеху. Но настоящий прорыв наступил после конференции в Токио, вернее, после перелета в Токио. Место Барахтера оказалось рядом со старым ученым из Аргентины, после разговора с которым в голове профессора наконец-то сформировалась стройная концепция. Но сколько потом не искал Барахтер этого ученого, так и не смог найти.
Как только идея полностью оформилась в голове профессора, из тени вышел и неизвестный благодетель, все эти годы незримо опекавший его. Им оказался некий фонд, филиалы которого и подкармливали Барахтера грантами. Ученому предложили переехать в Россию, в провинциальный Волжанск, где он получал возможность отточить и отшлифовать свою методику в предоставленном ему отделении больницы, а затем и свой собственный медицинский центр.
А еще спустя пару лет благодетели приоткрыли лицо, озвучив свои истинные цели — им была нужна непобедимая команда футболистов всего на одну игру. И эта игра должна состояться уже послезавтра.
— Что же это за игра такая, подготовка к которой заняла почти четверть века? — удивился Егор.
— Молодой человек, — усмехнулся профессор. — Этот вопрос я задавал себе последние семь лет, после того, как узнал истинную цель своих работодателей. Но, несмотря на все мои старания, узнал я немного.
Некие, не просто богатые и обличенные властью люди, а люди очень богатые и очень влиятельные время от времени устраивают футбольные матчи. Наверняка, нечасто, раз подготовка к матчу заняла столько лет. Почему эта игра так важна для них, профессор так и не понял. Было ли это простой блажью элит или от исхода матча зависело нечто важное в мире — неизвестно. Собственно, никто не потрудился пролить свет на этот невысказанный им вопрос. Однако по каким-то крупицам, намекам и косвенным сведениям профессору удалось кое-как собрать единую картину.