Выбрать главу

— И тебе счастливо, — ответила я и заторопилась к трапу, так как Холланд уже демонстративно стучал пальцем по циферблату своих наручных часов.

Салон самолета поражал сдержанной роскошью — панели темного дерева, светлые кожаные сидения, явно не рассчитанные на людей, полночи ползавших на животе по холмам острова, а затем собравших на себя всю пыль, накопившуюся в подвале замка. Я сняла грязную парку, но даже будучи скромно повешенной в углу, она все равно выглядела диссонансом в этом, словно сошедшем с рекламных буклетов, оплоте чистоты и комфорта.

Второй пилот окинул меня настороженным взглядом и легко наклонил голову в знак приветствия. Интересно, что ему наговорил про меня Холланд? Сам же владелец самолета заглянул в салон, по-хозяйски окинул взглядом помещение и заявил:

— Мы вылетаем. Полчаса я буду занят, а потом зайду к вам, нам надо поговорить. Еда и напитки в баре, там же кофеварка, угощайтесь. Стюардессы у меня нет, так что хозяйничайте сами. Если что-то будет нужно, нажмите копку «кабина пилотов».

Холланд вернулся в кабину.

Неужели он сам собирается управлять самолетом, не доверяя второму пилоту? Хотя я прекрасно понимала британца. Еще бы, ведь у него такой ценный пассажир на борту — собственный сын, которого, если я не ошибаюсь, он не видел более десяти лет.

Вибрация в салоне усилилась, взвыли моторы, и «Гольфстим» резво побежал по полосе. Пару раз грохнули на стыках колеса, меня легко вдавило в сидение, и мы оторвались от земли. Самолет поднимался плавно, не проваливаясь и не дергаясь, как это часто бывает на взлете. Что ни говори, но Холланд оказался отличным пилотом. Вскоре затихли, сбавив обороты моторы, мы легли на курс. Огни Джерси — холодного и не слишком гостеприимного острова — остались далеко внизу, мы держали путь на восток.

Я подошла к бару. Покопалась среди разномастных бутылок и остановила свой выбор на пакете сока.

— Ты что будешь? — спросила я Алекса.

Парень, уткнувшись в иллюминатор, не проронил ни звука. Ну что ж, раз на беседу он не настроен, приставать с расспросами не имеет смысла, хотя мне было бы интересно поболтать с ним. Мое любопытство вполне может подождать. Я молча поставила на маленький столик рядом с его креслом банку кока-колы и уселась на свое место.

Нашарив в рюкзаке документы Мударры, я занялась чтением. На Бреку нам с Рэналфом не представилась возможность подробно изучить их, времени оставалось лишь на то, чтобы проглядеть бумаги по диагонали и поделить их.

Первый лист — номера оффшорных счетов с указанием их владельцев, «Газпром», «Роснефть», акции, облигации… Как же это скучно… Следующие страницы попытались убедить меня в том, что никакого расстрела царской семьи не было, семья спокойно проживала в Финляндии. Дело старое, и стоит ли его ворошить — большой вопрос, но поумерить амбиции чрезмерно энергичных «монарших» особ эти документы вполне могли. Я пролистнула дальше. Документы на Аляску. Оказывается, она все еще наша. Следующий лист… О, нет! Опять счета, цифры, юридические формулировки. Продираться сквозь это запутанное крючкотворство у меня не было ни желания, ни времени. Я перевернула несколько страниц. А вот это интересно! Я вынула телефон и сделала фото — с этой информацией надо разбираться вдумчиво, в спокойной обстановке.

Мое занятие прервал вошедший в салон Холланд.

— У тебя наверняка накопилась масса вопросов, — говорит он мне, хотя смотрит на сына. — Мы располагаем примерно часом времени, пока самолет не войдет в воздушное пространство России.

— Да, конечно, — быстро соглашаюсь я, убирая бумаги.

У меня действительно множество вопросов. К тому же я не прочь подыграть ему, чтобы как-то растормошить Алекса.

— Вы отличный летчик, — замечаю я. — И при этом, как я поняла, имеете отношение к «мировой закулисе». Как это можно совмещать?

— Легко, — смеется он, выбирая кресло, откуда хорошо видно лицо Алекса. — Пилотирование — это хобби, любимое занятие, а «мировая закулиса», как ты ее называешь…

Он задумался, подбирая слова.

— Назовем это судьбой, уготованной мне с рождения. Рождение в «семье» не оставило мне выбора.

— Расскажите о себе, — прошу я.

Но вместо этого он заводит разговор о «мировой закулисе». И рассказ свой начинает с самого начала — со дня творения. Он говорит о двух десятках иерофантов, которые изначально были разделены творцом на две группы, об их различиях, превратившихся со временем в непримиримые противоречия. И я понимаю, что просчиталась: он не имеет отношение к «мировой закулисе», а самая что ни на есть «закулиса». Или иерофант в его терминологии.