Город распустился вокруг нее каменными листьями и расцветал чугунными узорами балконных решеток. Одно лишь присутствие Агнешки в городе наполняло его существование смыслом, постичь который удалось только ему – Сергею Евсеенко. Все самое важное в этом городе, все дороги, улицы, телефонные линии сходились к ее дому, в котором квадратной звездой сияло ее окно. За ним, за его стеклом – она и треугольное средоточие ее тела. Вокруг него, вокруг этого магического знака – центра мироздания – грохотал и суетился весь большой город, он вращался вокруг нее, вокруг ее окна, вокруг ее дома, вокруг ее магического треугольника…
Весь день они провели вместе. Агнешка сияла. Всевышний, или судьба, или начмед, сделали ей роскошный подарок, предоставив в полное распоряжение этого невинного и уже грешного агнца с телом античного атлета. Она не выпускала его из своих объятий. Она поглощала его жадными содроганиями. Она кричала от восторга.
Да, этот парень оказался настоящим МИМом. Он увлекательно рассказывал о квантах и множествах… К тому же был неплохим музыкантом. И вполне бесстрашным молодым человеком, поскольку служил в кавалерии.
Она даже написала о нем стихи:
Увы, счастье Агнешки длилось недолго. Через день шевалье надо было возвращать его начальникам. Начмед Гришин уже справлялся насчет успехов челюстно-лицевой хирургии.
Прощальный стол она накрыла с былым варшавским изыском. На белой скатерти два бокала, шампанское-брют в серебряном ведерке со льдом, настоящий камамбер и марципан из кенигсбергских запасов… Она сидела рядом с большим деревянным радиоприемником, выискивала волну хорошей музыки. Сергей присел рядом и поцеловал ее в уголок накрашенного глаза – Агнешка, не отрывая руки от приемника, крутила верньер настройки все быстрее и быстрее. Он добрался до ее губ, и тут она крутанула колесико с такой силой, что стрелка индикатора в мгновение ока перенеслась из конца в конец шкалы от Лиссабона до Токио, и они с бешеной скоростью, словно на ведьменском помеле, полетели по эфиру сквозь торжественные увертюры и болтовню дикторов, сквозь треск грозовых разрядов и писки морзянок, сквозь блюзы и фокстроты, военные марши, чьи-то настойчивые позывные и сигналы точного времени…
Так они прощались. Навсегда – была уверена Агнешка… На следующий день после расставания она набросала в блокноте строки будущего сонета:
Глава десятая. У полковника Зашибалова
Под утро генерала Голубцова разбудил телефонный звонок. Звонок в такой час не предвещал ничего хорошего. Так оно и вышло. В трубке мрачный голос командира 5-го стрелкового корпуса генерала Гарнова сообщил:
– У нас ЧП! Мои бойцы обстреляли немецкий самолет.
– Мать твою баобаб! – привскочил Голубцов. – Сбили?
– Никак нет. Улетел к себе.
– Слава Богу!.. Кто стрелял?
– Самолет пролетал над Цехановцем ранним утром. Стреляли зенитчики 86-й дивизии.
– Зашибаловской?
– Так точно.
– Ну, поедет твой Зашибалов туда, где лес дровами зовут!
– Я сейчас у него. Разбираюсь. Доложу, как только выясню все обстоятельства.
– Хорошо. Я тоже к вам выезжаю.
Голубцов схватился за голову: ЧП так ЧП! В Москву надо докладывать. Но там еще спят. Хорошо, что спят, есть еще пара часов, чтобы все выяснить и собраться с мыслями.
Анна Герасимовна, глядя на мужа, встревожилась, но по врожденной деликатности, расспрашивать ни о чем не стала. Только сварила кофе покрепче…
Черная «эмка» рванула с места и помчалась на юго-запад, в Цехановец. Голубцов кипел от гнева: «Вот ведь вылупки! Столько раз внушали всем от комдива до ефрейтора – „нельзя по немецким самолетам стрелять! Категорически! Это приказ!“ И вот на тебе! И у кого?! У Зашибалова, Героя Советского Союза! Ну, держись герой!»
«Эмка» долетела до Цехановца меньше чем за час. Управление корпуса и штаб дивизии размещались во дворце графа Стаженского. Голубцов взбежал по полукруглым ступенькам широкой лестницы. Ему навстречу вышли генерал-майор Гарнов и полковник Зашибалов с печальными понурыми лицами.