Как оказалось, рядом с ним сидела Скудно-Бедно; последнее заявление заставило ее поднять голову. — Ну, капитан, это интересное заявление. Не откажетесь пояснить?
— На общем языке, Скудна, или на тяжеловесном?
Брови Скудно-Бедно взлетели. — Что ж, сэр, если вы дадите тяжеловеске шанс, сможете услышать ее мнение о вас, искреннее и честное. Решитесь ли?
Улыбка Грубита была усталой, но все же признательной. — Дражайшая Скудна, разве я когда-либо пропускал оказию? Внимайте же, ибо я подниму дискуссию на невероятный уровень. Тяжел мой сапог… Смотри, вон цветок!
Скудно-Бедно фыркнула. — Как свеж аромат! Иль в нем смертный яд? Давайте.
Муштраф застонал и свесился над бортом, глядя на южный горизонт. Одна лишь мутная вода. Позади Грубит повел речь, но сержант вслушивался вполуха.
— … склонность к сверхспециализации всегда сужает поле зрения разума, дорогая, и каждый градус узости делает многочисленные связи разных областей знания непостижимыми и даже не интересными. Карьера, посвященная изучению отдельного винтика, заставляет забыть о всей машинерии, о цели постройки мельницы, уши не слышат ропота воды на колесе, мысль не помнит о рождении зерна и о тех, кто поедает полученную муку. Пока внятно?
— Я лишаюсь дара речи, сэр, — отозвалась Скудно-Бедно. — Но без точного познания винтика машина не заработает, колесо не завертится, энергия воды будет потрачена впустую, безо всякой цели.
— Не смею перечить, сладкая моя, но ваше возражение кажется не вполне удачным.
— Да, подозреваю, сэр. Правильное обучение должно обнимать обе крайности.
— Как и лежащее в середине. Я посмею…
— Что-то вижу, — вмешался Муштраф, вставая и прикрывая глаза рукой. — Земля? Там холмы?
Остальные торопливо стали у борта.
— Отлично, сержант, — сказал Грубит. — Это Хребты Блуэда. Не вижу ли я также… о да, вытащенные на берег баржи. Высадка неизбежна, друзья мои.
Муштраф знал, что у Грубита самые острые глаза, и не усомнился в его словах. — Мы слишком глубоко сидим, сэр. Надеюсь, доберемся.
— Если нас отнесет, все заметят наше отчаянное положение. На холмах полно людей, вижу на гребне наблюдателей. Надеюсь, они уже снеслись с Блуэдом через садок. Еще приятнее, вижу столбы дыма. Уже разведены костры. Похоже, мы не умрем от истощения.
Муштраф оторвался от борта. — Велю передавать весть из уст в уста, сэр. Иначе мы сбежимся на один борт и…
— Разумная мысль, сержант. В подходящий момент мы развернем баржу рулем и поищем наиболее пологое место для высадки.
Недалеко от группы морпехов Хесталан из Ратида лежала, спрятав лицо в кольце рук. Глаза были полны слез. Она, как никто из ратидов на этой барже, понимала натийский и даже малазанский язык. В ее деревне жил беглец с юга, малазанский дезертир. Сначала его едва терпели, но затем стали уважать. Когда он умер от лихорадки, два года назад, жители оплакали его как родного. Хесталан отлично его помнила, ведь он почти десять лет помогал ей по хозяйству.
Морпехи были странными людьми. Сколько ударов кулаком в лицо они готовы вынести, только чтобы встать снова? Они как будто жили для того, что бросать вызов миру. Да, эти солдаты и офицеры бичевали себя за то, что спасли мало Теблоров. Почти не говоря о своем горе, о своих павших. Составлен список — и ничего больше. Словно на этом ужасное событие закрыто и забыто. О нет, их грызли воспоминания о ратидах, не вытащенных из потока, тех самых ратидах, которые готовы были рубить их без пощады.
Недавно, перед самой зарей, прижавшийся к ней ради тепла Багидде начал шептать на ухо, излагая свои наблюдения. Врагов так мало, что можно просто столкнуть их в воду, убить всех, твердил он, ибо разве они не враги?
Хесталан попросила его перевернуться, чтобы она смогла прижаться сзади и обнять его руками ради тепла. Она так неловко возилась, что он не заметил веревки в руке, которая уже обернулась вокруг шеи. Да, убить лежащего на палубе старого приятеля оказалось просто и быстро.
Пока не рассвело, Хесталан успела поднять и столкнуть тело за борт. Труп плеснул, исчезая в воде.
Голос в полутьме что-то пробормотал по-малазански: слова сочувствия по другу, который не сумел выжить. Она буркнула благодарность и снова легла на доски.
Вот и спасай иных. Некоторые не способны изменить мышление, даже когда мир перевернутся, враг стал спасителем, недруг братом. Они думают по-старому, по законам прошлого мира, где насилие было под рукой, как и жажда убийства. Хесталан понимала, но не сочувствовала. Перевернутый мир явил ей лик бога, прежде сокрытый лишь потому, что прежде она была слепа. Что ж, теперь она прозрела.