Рент собрал всё это в объятиях. И отпустил. Создавая свое море, свою воронку бешеного потока — достаточную, чтобы потянуться вниз, ломая само время.
Ибо она не справлялась. Она умирала.
Но он… он — совсем иное дело.
Сука-Война чувствовала, что проигрывает. В последние мгновения, отрицая невозможность, она тянула к себе последние пелены поклонения — от Говера, от Каснока, от немногих сотен Жекков, что еще веровали в нее. Но их не хватало. Без дара веры всех Жекков она попросту не могла собрать нужной силы. Слишком тонки были потоки между ними, слишком редки связующие нити поклонения, любви и служения.
Почти все новые боги не понимают. Они не ведают необходимости служения, которое должно двигать руками или лапами бога. Не понимают идеи воздаяния. Но мало кто ее понимает, бог или смертный.
«Быть объектом веры — это обязательство. Лишь исполняя обязательства, ты становишься достойным веры».
Сумела ли она? Нет. Потоп нависал над ней башней, массой белой воды и гигантских нагромождений ледяных глыб, ревел и кружил у холма. Сокрушал всё на пути, пожирал редкие деревья, северную границу великого леса. Тек дальше, южнее, поглощая дерево за деревом, вырывая их с корнем, волоча толстую, губительную стену обломков.
Она не сумела.
Медленно руки стали опускаться, пустота в центре водоворота сужалась.
«Ну, я хотя бы славно потрахалась перед…»
Вдруг тепло окутало ее, будто кто-то обнял сзади. Она ощутила, что отрывается от почвы. Мускулистые руки крепко держали ее.
Лицо прижалось к левой щеке, к густым волосам. Голос шепнул в ухо.
— Здесь никто не умрет.
Она грубо рассмеялась в ответ. — Незнакомец, благодарю, но поздно, слишком поздно…
— Я хочу передать тебе кое-что…
— Слишком поздно! Сейчас мои дети умирают…
— Мы повернем это обратно, — сказал голос.
Всё в этом голосе противилось разуму. Он был слишком спокойным, слишком уверенным в себе. Более того. Он звучал как-то неправильно. Она силилась понять, почему, хотя ощущала силу рук, жар дыхания на щеке.
— Во мне кое-что есть. Оно идет от всех тех, что не понимали, не понимают. И могут никогда не понять. Чего еще было ожидать? Мы были не готовы.
Искаженные лица взрослых. Чужаки, или отцы, или матери, их руки хватают нас, бьют по лицам. Все слова, что ранили нас, ломали изнутри. Все войны против того, чем мы были, какими рождались. Все брошенные камни, все пинки и оплеухи… понимаешь?
Она слышала боль в голосе, но не просто его боль. Он собрал ее со всего мира? Возможно ли такое?
— Непонимание: оно тонет в земле и камне. Непонимание окрашивает стены спальни, потолок и слишком короткую кровать. Непонимание делает сочащийся в окно свет тусклым и холодным, ведь он не для тебя.
Боль сузилась в луч, и в груди ее родилось страдание.
— Вот он, весь гнев. Для тебя. Я собрал его. Он твой.
— Я не твое божество, — сказала она.
— Мне всё равно.
— Ты не можешь просто…
Ее заполнило что-то громадное и громящее. Оно унесло все возражения. Видения хлынули, множество разрозненных сцен, увиденных глазами детей. Она смотрела глазами детей на насилие, которое бушевало вокруг. Покинула свою душу, теперь видя эти глаза со стороны — у каждого убитого, убитого человеком или диким зверем — нет разницы, кто кого убивает, ведь невинные способны лишь погибать. Так уж повелось: выжить означает — убить свою невинность.
«Невинные» , повторила она, «способны лишь погибать».
Теперь она поняла, что такого странного было в этом голосе. Крепкие объятия обманывали. Его высота, его сила были лишь иллюзией.
Голос, поняла она, принадлежал ребенку.
Пока сила переливалась от него в нее, изливалась из нее на мир, мир начал меняться. Она смотрела, сама не понимая, как время обращается вспять. Назад и еще назад, пока она снова не увидела стену воды.
Но на этот раз, едва вода ринулась, она взяла доверие детей — такое быстротечное, что было трудно разглядеть — и подняла пред валом воды. Оно предстало чистейшим льдом, блестящим, словно поглотил весь свет солнца. Столь чистым, что ослепил ее.
Бегущий поток ударил в новую стену, и тотчас же дикое буйство утихло, словно лишившись сил. Новая ледяная стена почти сразу начала крошиться, образуя щели, вода сочилась наружу, но далеко не с прежней энергией.
Она смотрела из этого вневременного места, став свидетельницей замедления потопа, постепенно заполнявшего лес. Ее островок остался сухим. Она поняла, что не дышит. Заперта между вдохом и выдохом.