— Зато совещания будут краткими, — ответил Муштраф и тут же махнул рукой. — Знаю, шуточка дурная. Прости. Нужно быть как Водичка.
Брови Шрейки взлетели. — Водичка? Твоя магиня с ножом?
— Но никто не знает, что она владеет магией.
— О чем ты, Муштраф? Все знают!
— Она не знает, что все знают.
— Что делает ее идиоткой, — бросила Шрейка. — Считаешь, все мы должны стать вроде нее? Идиотами?
— Она не видит реального мира, — объяснил Муштраф, — и даже людей вокруг. Она живет в своем личном месте, и каком месте! Полном мертвых друзей и живых друзей, которые скоро умрут, разумеется. А тем временем всё иное просто не существует! — Он сел прямее. — Завидую ей.
Шрейка окунула косу в вино и обсосала.
Оба солдата внимательно смотрели на нее.
Она оскалилась, вытащила кончик косы изо рта. — Драные мужики, все вы одинаковы.
Глава третья
В то время северными малазанскими провинциями на Генабакисе командовала кулак Севитт. О Севитт мало что известно, и вряд ли мы узнаем больше. Будет забавно представить историю как ряд свидетелей, выстроившихся пред нами и пытающихся говорить; но лишь у одного из десяти или двадцати рот не зашит нитками. Прошлое по большей части немо, а те выкрики, что все же донеслись до нас в настоящее, кажутся пародией на предзнание. Спорить готов, что любой и каждый разрушенный монумент был поставлен в честь глупости. Мудрость не выживает. Лишь тщетная слава, гордыня и фарс идиотизма.
Ох, о чем это я? А, кулак Севитт…
Поселение Серебряное Озеро в провинции Мелин
Хотя он и был охотником почти всю жизнь, той ночью ни разу не подумал разбудить жителей городка. Он давно не был ребенком. Многое повидал и уже знал, когда следует отложить лук, найти насест поудобнее и молча созерцать нечто удивительное.
У животных бывают повадки. Так легко думать, что это всё, что у них есть. Питаться, размножаться, растить потомство. Убегать от опасности и огрызаться, если загнан в угол. Он видел, как зверь ведет себя в страхе, в ужасе, в боли и отчаянии. Даже видел, как звери прыгают с обрыва, идут на смерть, и стадо становится единым существом, слепо убегая от того, чего даже не успело увидеть.
Он видел и других животных, хищников в погоне за добычей, знал, что нужда зачастую бывает жестокой и беспощадной.
У жизни свои узоры, иногда малые, иногда столь большие, что трудно бывает осознать. Растения, животные, люди. Все они вплетены в узор, хотят того или нет, признают это или нет. Время толкает всё и вся вперед; можешь плыть в нем, можешь сопротивляться.
В ту ночь, что еще не окончилась, поверхность озера нашла новый узор, какого охотник еще не видывал. Под разбитой половиной луны, объятые серебристыми молниями, под тихий рокот воды и треск сталкивающихся рогов карибу плыли по озеру. Тысячи или даже десятки тысяч.
На северном берегу озера стоял таежный лес, устья оврагов и ущелий скомканной картой расползались на восток и запад. Наверняка эти русла возникли задолго до озера, и былые потоки уходили в трещины скал, сквозь провалы и подземные реки. Мятый пейзаж простирался и на север, огибая обточенные бока гор Божьей Тропы, постепенно понижаясь в болота, а далее на сотню с лишним лиг лежала тундра.
У стад есть повадки, но никогда они не мигрировали так далеко на юг. Охотник был уверен. Карибу зимовали в лесу и весной обычно шли на север, по древним тропам в болотах, и дальше, по пологим холмам тундры.
Охотник никогда не заходил так далеко, но слышал рассказы жителей лесов северо-востока, торговцев мехами, янтарем и диким рисом. И сам иногда ловил карибу в лесу.
Понадобилась целая ночь, чтобы переправилось стадо. Случись такое дюжину лет назад, он помчался бы в поселение, собрав как можно больше охотников, и они устроили бы побоище, мечтая о грудах мяса, всех этих шкурах и целом состоянии копыт.
Жажда крови, решил он сейчас, самое стойкое чувство, но ушло и оно. Он устал от убийств.
Так что сидел, созерцая зрелище под серебристым лунным светом. Тысячи стали одним — одним нарушением вековой повадки. Не стоило лишь сидеть и восхищаться. Тут могла быть дюжина причин, и все важные, все следует разузнать… но то, что завладело его душой, заняло его мысли, пока ночь медленно ползла мимо и звери выходили на берег и разбегались, направившись на юг по пастбищам и обширным топким лугам на месте сведенных лесов, было куда как более глубоким. Люди смотрят на зверей и видят в повадках инстинкты, видят в зверях рабов своей натуры.