Тэннак продолжал меняться. Исходящая от него сила разъела парализующие чары. Кельмар выпрямился и шагнул к графине. Сельдара пораженно смотрела на него. Она чувствовала, что в нем произошли какие-то изменения, и видела, что ее заклятье оказалось бессильным, но не могла понять, как это случилось. Она вновь попыталась применить обездвиживающие чары, но пожирающая магию аура, распространяемая изменившимся Тэннаком Кельмара, уже достигла ее, и ей не удалось даже сложить заклятье — нити рвались и рассыпались в ее руках. Ее взгляд наполнился ужасом. Она отступила назад, споткнулась и упала. Попыталась встать, но в этот момент командор приблизился к ней и залепил пощечину. Она снова упала. В голове гудело, губы были разбиты. Ее никто никогда не бил. Она посмотрела на командора снизу вверх и машинально облизнула губы.
«Возьми ее», — сказал змееныш. В его голосе больше не было подросткового возбуждения, как три недели назад, когда он предлагал ровно тоже самое — теперь это была уверенная, циничная похоть.
«Зачем?» — спросил Кельмар. Он больше не чувствовал внутреннего сопротивления, не ощущал отвращения или гнева от предложенной демоном идеи, как было прежде. Сейчас он мог отказать змеенышу, но мог и согласиться — если бы счел, что выдвинутая причина достаточна весома, чтобы побудить его к действиям. Не было морального барьера, который заставил бы его отвергнуть эту мысль сразу, как только она появилась.
«Ради ее слез», — ответил змееныш.
Кельмар сделал еще один шаг, протянул руки и резко сорвал с плечей Сельдары плащ. Она еще не успела понять, что происходит, когда он буквально вытряс ее из жилета, рванув его завязки с такой силой, что прочные шнурки лопнули в один миг.
— Нет! Оставьте меня! — Отчаянно закричала Сельдара. Она попыталась убежать, но Кельмар поймал ее за рубашку, подтянул к себе и без особых усилий разорвал ткань.
При следующей попытке к бегству он схватил ее за волосы, развернул к себе и еще раз ударил по лицу — не так сильно, чтобы что-нибудь сломать, но достаточно сильно, чтобы девушка на несколько секунд потеряла ориентацию во времени и пространстве. Ее губы распухли и кровоточили, правая щека горела огнем. Кельмар бросил ее на траву и склонился над ней. Не отвлекаясь на ее беспомощные попытки удержать его руки, он расстегнул ее пояс и стащил штаны для верховой езды — поскольку Сельдара все еще пыталась оказывать сопротивление, ему пришлось разорвать и их тоже. Панталоны отправились следом за штанами. Сельдара кричала и умоляла его остановиться, но он не обращал внимания на ее вопли. Чтобы не дать ей возможности вывернуться, он сжал ее горло одной рукой, а другую просунул между ног и развел их, поместив сначала колено одной ноги, а затем обе свои ноги в образовавшуюся щель. Ее тонкие нежные руки он завел за голову и, отпустив шею, прижал их к земле собственной левой рукой. Он навалился на нее и попытался войти, но она была слишком суха и зажата. Тогда он просунул правую руку вниз и проник в девушку двумя пальцами и так лишил ее девственности. Сельдара истошно завопила и предприняла новую отчаянную попытку вырваться — ей показалось, словно железные крючья проткнули ее лоно. Кельмар смазал ее срамные губы ее же кровью, ввел член и налег еще раз. Он вошел в нее и давил до тех пор, пока не погрузился полностью. Визг Сельдары прервался, теперь она беззвучно открывала рот, задыхаясь от боли. Когда он задвигался в ней, она снова начала кричать — прерывисто, сбивая дыхание, словно истязаемое животное. Пальцы, липкие от ее крови, Кельмар засунул Сельдаре в ее же собственный рот, превратив крики в хрипы. Она пыталась укусить его, но он сжал ее челюсть и чуть не раздавил ее, показывая, что так делать не стоит. Тогда она разжала зубы и просто тяжело дышала, содрогаясь от его движений в ее теле, пуская розовые слюни, в которых кровь из разбитых губ и девственной плевы смешивалась воедино, и плакала от отчаянья и бессилия.
Хотя она и была красива, но сейчас почти не вызывала сексуального желания в командоре.
Вернее, его ощущение власти над ней, наслаждение от причиняемой ей боли было столь значительным, что переплавлялось и в сексуальное возбуждение тоже, но первичным было не оно, оно было лишь следствием, а не причиной. Ему хотелось унизить ее, попутно растоптав в грязи то, что прежде было его собственными идеалами, наплевать на все запреты, на мораль и кодекс чести и найти в темном лабиринте своей души еще больше силы и власти, постигнуть еще больше безумных и невыносимых тайн, таящихся под оболочкой любого — как он понимал теперь это — нормального человека. Он разрушит все ограничения и обретет себя-настоящего во тьме.