- О, великий Шакти! - прошептал Лукич в наступившей тишине.
- Только этого не хватало! - сказал я. - Нас остановил самовлюблённый кретин!
- У неё ангельский характер, - заметил Лукич.
Я собрался с духом и включил вновь:
- ...ванна с лепестками роз, мой повелитель. Надеюсь температура воды...
- Лин, хватит, - обрывает сладкие речи мужественный Шахтияр. - Ты отремонтировала кремальеру замка хозотсека? Сколько раз повторять...
- Конечно, мой возлюбленный. Ты просто по привычке не в ту сторону откручивал...
- Так что, сложно было сделать так, как я привык?..
- Я переделаю...
Я вновь выключил. Вырисовывалась невесёлая картинка: деспот-солдафон Шахтияр и юная рабыня, с которой обращаются по-скотски. Кроме того, невольница работает на полставки бортинженером, которого, невзирая на блестящую работу, унижают мелкими придирками. Я не выдержал и опять включил:
- Ладно, заткнись! Я буду спать... - кратко изложил свою версию галантности мужественный Шахтияр.
- Да, мой господин, - откликнулась покладистая Лин.
Я выключил.
- Может, ещё послушаем? - забеспокоился Лукич. - Вдруг они именно сейчас скажут что-то важное?
- В постели? - с сомнением переспросил я. - Думаю, будет лучше идти спать. А завтра... завтра, конечно, послушаем. Быть такого не может, чтобы эта парочка не обсудила между собой нашу дальнейшую судьбу...
Мы разошлись. Он - в спальню. Я - в кают-компанию.
***
Не спалось. Болели мышцы, израненные гравитацией; болела голова от избытка впечатлений; болело сердце от потери баржи. Кругом я видел только проблемы. Заурядный рейс превратился в какой-то фильм ужасов с весьма вероятным летальным исходом. И не было выхода. Если корабль Шахтияра и в самом деле какое-то секретное оружие военных, нас могут задержать надолго. А с учётом стоимости руды... зачем им вообще оставлять свидетелей? Сбросить на Юпитер и концы в воду... Или что там? В водород...
Примерно через час я сдался. Лёгкой победы в борьбе с бессонницей не получилось, и я отправился на кухню. Сварил кофе, добавил пакетик сухого молока, прихватил тюбик со сгущёнкой и направился в рубку, чтобы немного «погонять» компьютер - поупражняться в земной полилингвистике.
Дойдя до пилотской, я остановился - за дверью кто-то разговаривал. Вот дела! Я только собирался поискать среди языков Земли что-то общее с речью Шахтияра, а старик уже нашёл общий язык с его подружкой! Напряжение этого весьма хлопотного дня вылилось в очередной приступ ярости и злобы.
Я был в бешенстве. Дед вошёл в рубку без разрешения! Старый дурак сидит в МОЁМ кресле! Эта реакция была настолько непривычна для моих поведенческих рефлексов, что меня на несколько минут будто парализовало.
Я не мог сдвинуться с места!
Это было ещё одно звено в цепи случайностей, которая, в конечном итоге, перевернуло наш мир. Ко времени, когда я вновь обрёл способность двигаться, до меня начал доходить смысл беседы, невольно подслушанной у дверей собственной рубки.
- ...Это, по меньшей мере, странно! - басил Лукич.
- Только так, - мелодично откликался на его недоверие нежный девичий голос. - Мужчина - хищник, охотник. Он упорядочивает окружающий мир. Приводит его к состоянию, при котором женщина и потомство могут без опаски выходить из пещеры. Женщина - хранительница очага и мира внутри жизненного пространства, объём которого обеспечивает мужчина. С этой точки зрения, мужчина - лишь инструмент женщины. Инструмент, о котором нужно заботиться...
- Но эти отношения не могут не развиваться. Где пещеры, а где мы? - упрямился Лукич. - «Хорошее» для троглодитов, не может быть «хорошим» для цивилизованного общества. Свобода - это здравый смысл, совесть и равноправие сторон. Женщина и мужчина - это, прежде всего люди...
Ещё минута, - и я тяжело опустился на пластик пола перед дверью. Присел и привалился спиной к переборке. Там, за дверью, старик витийствовал, обольщая юную деву. Временами она весьма пикантно хихикала, а он вторил ей солидным, уверенным смехом. Беседа шла о чём угодно: о равенстве полов и половом шовинизме, о цветах и пчёлах, о дожде и радуге...
Весь этот бред почему-то вносил в душу спокойствие и умиротворение. Я допил свой кофе с молоком, отставил в сторону чашку, расслабился, задремал, а спустя какое-то время заснул...
***
В восемь тридцать по бортовому времени мы завтракали.
Лукич сиял, но многословием не баловал. У меня ныло и болело тело. Тошнило. Кружилась голова. Я понимал, что это последствия резкого перехода от длительной невесомости к земному тяготению. Но облегчения это понимание не приносило. Кроме того, поражала стойкость старшего товарища. Лукич никак не выдавал собственной слабости, зато всячески поддерживал меня в моей немощи.