Моя кепка была на голове у Глебского, а в рюкзаке погиб бинокль. Подарок хорошего человека и отличная оптика… а ещё было жаль потерянные очки.
Вернусь — обязательно взыщу с председателя. И вещмешок и ружьё…
Я спрятал левый револьвер в кобуру и пальцем показал Глебскому на свою кепку:
— Отдай, — сказал я. — Это моё.
4
Она и в самом деле была хороша: грива роскошных льняных волос, чистое скуластое личико… и бешеная жестокость в голубых глазах.
— Ты нам скажешь свой личный номер, солдатик, — сверкнув приятной улыбкой, сказала она, — а за это мы тебя не будем мучить и нежно прикончим ладилем, идёт?
Я тупо смотрел на обрубок большого пальца правой руки. Ногтевая фаланга теперь была в полной собственности красавицы. Вместе с пальцем я лишился имплантированного в него микрочипа, в котором было удостоверение, датчик положения и витофискал. Папиллярный узор и микрочип откроют своему новому владельцу дорогу к звёздам. Но ещё нужен был шестизначный номер, подтверждающий, что пальцем владеет его хозяин, а не потрошитель с дипломом врача.
— Ты слышал, что хозяйка спросила? — один из громил легонько стукнул по культе лезвием огромного армейского ножа.
Я закричал. Не столько от боли, сколько от обиды. Меня так ловко одурачили, что следовало не кричать, а выть от безнадёги и безысходности.
Глебский и в самом деле быстро провёл меня к заимке. Вот только ждали нас там. Наверное, у бандита был передатчик. По-другому не объяснишь точность, с которой они на меня бросились. Разговорчивый старшина с воодушевлением рассказывал об опасностях, мимо которых вёл, умалчивая, что его словоохотливость была нужна лишь для точного указания места, где мы находились.
Я обвёл взглядом помещение: сотни литровых серебряных контейнеров в запаянных прозрачным пластиком коробах. "А вот и выложенная тротуарной плиткой деревенская дорога, — подумал я, — виллы с бассейнами и радушие колхозников. А ведь я на них кричал. Я их презирал. Я их ненавидел".
Я застонал. От стыда за прокисшую совесть.
— Больно ему, — злорадно сказал один из бандитов.
— Зачем вам это? — спросил я.
Она кокетливо надула губки:
— Это ты перед смертью дурачком решил прикинуться? Чтобы вывезти под твоим именем ладиль, дорогой. Никто не будет досматривать витязя… особенно если его имущество упрятано в плановой планетарной поставке.
— Зачем вам столько денег? — уточнил я. — Вы же не сможете всё это потратить, налоговая быстро отследит источник…
— Что-то мы всё-таки потратим, — рассудительно пояснила она. — А остальное нам понадобится, чтоб защититься от таких хороших мальчиков, как ты, — она рассмеялась. У неё был неприятный смех недавно отобедавшей гадюки. — Скажи номер, и мы поделимся с тобой добычей. Внутривенно, конечно. А потом развяжем, чтоб не мешать эйфории твоих последних минут… поглядим, как ты пляшешь.
Как это ни смешно, но её план был мне на руку. Тем более что я плохо переношу боль. Кажется, я уже говорил об этом… я назвал ей номер.
— Вот так, просто? — она была разочарована. — А помучиться? Я была о тебе лучшего мнения.
Я промолчал, а она сообщила кому-то мой номер по телефону, и все замерли в томительном ожидании. Через минуту телефон ожил, но чтобы там ей ни сказали, Гадина осталась недовольна:
— Не обманул… — прошипела она.
Громила, что стоял рядом, тут же распорол мне рукав свитера.
— Настоящий витязь никогда не обманывает! — сказала она, перетягивая жгутом мне руку над локтем. — Молодец. Ну-ка, кулачком поработай, миленький. Чтоб синяка не осталось.
Я несколько раз сжал и разжал кулак. Сквозь кожу немедленно проступила гирлянда вен. Всюду предатели!
— А чип мой кому подсадите? — спросил я.
— Не волнуйся, твоему пальчику обеспечена долгая жизнь, — успокоила меня Гадина, вводя иглу в вену. — Я его быстренько подключила к жизнеобеспечу, так что "особых отметок" в истории болезни не появится. Дыхание, пульс — всё в норме. И ещё…. — она нежно прикусила мочку моего уха. — Можешь умирать счастливым: я буду лично присматривать за твоим пальцем и за его новым хозяином.
А потом она надавила на поршень, и нестерпимая волна огня затопила лёгкие и сердце. В ушах сдавило. Что-то тёплое и липкое мазнуло губы, а в глазах заплясали алмазы.
— Артериальная гипертензия, — брезгливо подытожила фельдшер.
Я застонал и далеко назад откинул голову.
— Всё по-честному, — будто из проруби булькал ненавистный голос. — Ты нас не обманул, а мы с тобой поделились. Жорик, развяжи героя.
Да, ребята. Плохо не знать мир, в котором живёшь.
А шутить с теми, кто этот мир знает, — прямая дорога в геенну огненную.
Когда отрава свирипы переборола яд ладиля настолько, что восстановилось зрение и перестала кружиться голова, я встал со стула и заплетающимися ногами, чуть пританцовывая и мурлыча "врагу не сдаётся наш гордый наряд…", прошёлся по комнате.
Симптомы отравления хорошо известны всякому, кто занимается ладильным бизнесом. Так что никого из бандитов моё поведение не удивило. Они были настолько упорны в своём невежестве, что даже прихлопывали мне, и нисколько не насторожились, когда я добрался до пояса с револьверами.
Это было побоище.
Ничего спортивного и благородного. Ничего такого, о чём стоило помнить.
Я убивал невооружённых людей и испытывал бешеное, ни с чем не сравнимое наслаждение. Скользкая от крови рукоять револьвера ничуть не портила веселья. Но я знал, что всё ещё нахожусь под действием наркотика, и не сомневался в чудовищном похмелье, которое наступит под утро, через пять-шесть часов.
Трое бандитов всё-таки успели добраться до оружия. У одного из них я заметил винтовку. Какой прок от длинного ствола в тесных помещениях и узких коридорах?
Тем не менее, они укрылись за огромным металлическим шкафом и даже сумели организовать оборону: тот, что с ружьём, не давал мне высунуться, а пистолеты двух других коротко отгавкивались при каждом моём выстреле.
Когда я в очередной раз перезаряжал барабан, один из бандитов попытался сделать схватку "на рывок", но не успел: есть у меня такая привычка — вкладывать патроны в каморы одного револьвера, когда барабан другого ещё наполовину полон. Бандит упал на красавицу с роскошной гривой льняных волос. Её я уложил одной из первых. Вот только красавицей я бы теперь её не назвал. Её волосы растрепались и покрылись чёрными пятнами. Не удивительно! Сорок четвёртый калибр с расстояния двух метров редко способствует причёске. Я, во всяком случае, о таких чудесах не слышал.
— Эй, служивый!
О! Никак до переговоров додумались?
— В этой комнате на всех хватит. Забудем об обидах!
Вот это слог, однако! Вот как рождается культура — под дулом револьвера.
— Предлагаем половину! Мы первыми бросим оружие. Соглашайся! Дай слово витязя, мы поверим.
Затянутые в пластик контейнеры с ладилем были прямо передо мной.
До фига, однако. Не просто много. Офигительно много.
Я поднял револьвер и выстрелил в одну из паллет. Раздалось шипение — рафинированный, сжатый до двух сотен атмосфер ладильный газ быстро распространился по помещению.
Через минуту бандиты запели. Через две побросали оружие и вышли из укрытия.
Я быстро прошёлся по комнатам и насчитал семерых, включая "артистов".
Не было только старшины Глебского.
— Где мой палец? — спросил я.
Но они продолжали "петь", бессмысленно размахивая руками.
Я ухватил здоровой рукой ближайшего за шиворот, правым локтем ударил его по носу и повторил вопрос.
— Не знаю, — сказал парень, хлюпая кровью. — Я только со смены. Состав к локомотиву цеплял. Во, блин, кривило накатистое… ты тоже это видишь?
Я отпустил бандита и повторил процедуру с его товарищем.
— Сцыкун к председателю ушёл, — ответил он. — А палец твой в саквояже жизнеобеспеча.
— Так это Петрович у вас отжигает? — глупо переспросил я.
— Петрович! — уважительно прошептал парень. — Лысому палец в рот не клади. Про витязя без головы читал? Его работа…