Открыв глаза, она увидела в руке человека не нож, а вместительную пиалу. Он приникал к ней губами и медленно отклонялся назад. Она догадалась, что было в пиале.
Кровь, сцеженная из распоротого горла барашка, еще живая, дышащая, горячая.
Молодой человек торопливо пил, энергично работая кадыком, кровь стекала по подбородку, и на белой рубахе медленно расползалось обширное пятно.
Белый холст был тоже вымазан кровью.
До нее долетали обрывки чьего-то шепотом произносимого комментария. "Нормальный перформанс, хотя и несколько эпатажный... Да бросьте вы, это не более чем дань типично бытовой традиции... Да помилуйте, кто считал, сколько баранов вот так же режут там у них, в казахских степях, каждый день... Хотя, конечно, они несколько пережали с ритуальностью... Кстати, уж если на то пошло — антр ну*[1], — из этого барана будет приготовлен настоящий плов для гостей...
Автор, до пояса вымазанный кровью, стоял, привалившись плечом к холсту, и курил. В том, как он часто, порывисто затягивался, угадывалась нервозность, — кажется, начинало попахивать скандалом,
Что-то с ней произошло.
Глядя на заляпанную кровью сигарету, вибрирующую в нервных пальцах, она успокоилась. Успокоилась совершенно. Напряжение последних недель схлынуло.
— Господи, как все просто, — прошептала она. — В конце концов смерть — это не более чем чисто художественный акт. Такой маленький перформанс.
Она повеселела. И решила, что завтра впервые за последние три недели сядет за руль своей машины, без дела стоявшей под окнами.
В унисон с ее новым настроением хлопнуло шампанское.
Маэстро с напряженным лицом продолжал курить, алчно затягиваясь, — должно быть, сигарета пропиталась кровью и намокла.
Город не успел за ночь остыть от страшного зноя: даже ранним утром чувствовалась духота. Зной и тополиный пух — приметы этого кошмарного лета. Пуха столько, что кажется, будто на город обрушился снегопад.
Хромая собака по имени Сонька, жившая в старом семиэтажном доме, в квартире одинокого человека, зарабатывавшего на жизнь исполнением на трубе похоронной музыки, слонялась по двору в ожидании хозяина, но вдруг насторожилась, подняла голову. Ее чуткий нос пришел в движение: в привычные запахи двора вплелся какой-то новый, Соньке смутно знакомый. Исходил он от женщины, выходившей из крайнего подъезда. На вид ей было лет тридцать пять. Выше среднего роста, неплохо сложена. Походка у нее мягкая и плавная, типично кошачья.
Запах был смутно знаком и связан с чем-то приятным. Да, этот особый аромат был принадлежностью и опознавательным знаком той женщины, которую Сонька однажды видела на кладбище, — в тот самый день, когда хозяин, расщедрившись, накормил ее удивительно аппетитным сухим кормом.
Сонька чувствовала что-то неладное. Прошлой ночью она гуляла во дворе и видела: в потемках какой-то мужчина вертелся около машины, в которую теперь садилась женщина. И потому Сонька начала жалобно подвывать, надеясь предостеречь женщину, но та не обратила на собачий голос никакого внимания, открыла дверцу и уселась за руль.
Женщина вставила ключ в замок зажигания и долго смотрела, как покачивается на цепочке брелок, потом подняла взгляд и вздрогнула.
Перед машиной, опираясь рукой о капот, стоял высокий светловолосый человек.
Он приложил палец к губам: Тсс-с, не шевелись, не делай резких телодвижений — так она растолковала этот жест, и рука, потянувшаяся к ключу, повисла в воздухе.
Человек подошел к левой дверце и постучал согнутым пальцем в стекло: открой. Она подчинилась. Человек вынул ключи из замка зажигания, открыл капот.
Чем он был занят, она не видела — сидела, прикрыв глаза, терпеливо ждала — но чего? Она и сама толком не знала, просто сидела, погружаясь в ватный, какой-то лунатический транс, К действительности ее вернул голос, раздавшийся откуда-то из немыслимого далека.
— Аутодафе отменяется. — Светловолосый тщательно протер платком испачканные маслом руки, задумчиво покачал головой и добавил: — Пока отменяется. До лучших времен.
— До каких? — спросила она не своим голосом.
— Там видно будет.
— Ты собирался приготовить из меня шашлык?
— Шашлык? — удивленно переспросил он, поглаживая крышу автомобиля. — Да нет. Я имел в виду какое-нибудь блюдо-гриль. Женщина средних лет, поджаренная на открытом огне... С аппетитно хрустящей; корочкой. Что-то в этом роде. Если бы ты включила зажигание, твоя машина моментально превратилась бы в жаровню.
Она усмехнулась и кивком указала на сиденье: