— Не все... Ты же знаешь, о чем я. Ведь немыслимо в самом деле — после всего, что со мной было... — Она отхлебнула кофе, поставила чашку на поднос, закурила. — Знаешь, накануне я чуть было не кинулась с Крымского моста.
— Знаю. Я видел. Ты разговаривала с каким-то стариком. Потом вцепилась в него и начала трясти.
— Так ты ходил за мной... Да, я чувствовала. Ты все это время ходил...
— Да.
— Зачем?
Он пожал плечами: неужели так трудно сообразить?
— Тогда почему ты не сделал работу? Я в самом деле заплатила за нее уйму денег.
— Я ведь тебе объяснял.
— Я забыла.
Его глаза похолодели, она поняла, что эту тему, наверное, лишний раз не стоит трогать.
— Не хочешь — не говори.
— Ну отчего же... — Он повернулся к ней спиной, упер ладони в подоконник, долго смотрел во двор. — Я в самом деле мог бы. Много раз. — Он сделал паузу, и ей бросился в глаза его мерно пульсирующий под кожей желвак...— Но дело в том, что я не собирался выполнять этот заказ.
— Вот как?
— Это не моя профессия. Для таких дел в нашей степи существует целая армия специалистов.
Она поперхнулась дымом, закашлялась, кофе из чашек выплеснулся на поднос.
— В степи? При чем тут степь?
Он не заметил ее вопроса.
— Зачем ты тогда согласился?
— Не было выбора. Пришлось... — Он встряхнулся. — Оставим это. Допивай кофе. Нам пора.
— Подожди. Но все эти три недели ты ведь ходил за мной, я чувствовала, да, нутром, инстинктом: ты где-то рядом, за моей спиной. И звонил, молчал в трубку.
— Ходил. Так, на всякий случай. Чтобы ты не наделала глупостей. И потом... — Он подумал. — Мне надо было понять.
— Я хочу видеть твои глаза.
Он подошел, сел на краешек кровати.
— Ну?
— Так ты сразу догадался, от кого исходит заказ?
— Не сразу. Но догадался.
— И что теперь?
Вместо ответа он взял с тарелки тост, намазал его джемом, откусил. Глотнул кофе.
— Что-то во всей этой истории не так. С самого начала не так. Не на месте стоит. Тут какие-то игры. Хорошо бы узнать...
— Что?
— Кто сдает эту колоду. Какие ставки. И вообще, что это — покер? канаста? пьяница? — Зажмурился, помассировал глаза, несколько раз беспомощно моргнул. — Пора ехать.
Она упала навзничь, прикрыла глаза.
— Я не могу. Правда.
— Сможешь. — Он потянул на себя одеяло. — Соберись. Напрягись. Труба играет подъем.
— Как ты не понимаешь!..
Как он не понимает, что просто нет сил возвращаться туда.
Ведь не просто дом сгорел — здоровенный кусок жизни лежит под черными бревнами, которые, наверное, уже оплетает свежая трава.
— Я понимаю, — глухо отозвался он. — Понимаю. — Наклонился, поцеловал в висок. Его левая рука скользнула под спину, правая проникла под одеяло, прошлась по животу, задержалась на мгновение над мягкими шелковистыми волосами, спустилась к бедру, проползла под согнутые колени. Б. О. шепнул: — Давай. Я отнесу тебя на руках. Мы залижем эти раны.
За поворотом, там, где от трассы ответвляется узкая лента покоробившегося асфальта, с натугой взбираясь на крутой пригорок, чтобы потом с разгона вкатиться под темный свод далекого леса, она закрыла глаза. Сидела, вжавшись в кресло, как пилот, испытывающий в каждой клетке тела тяжесть перегрузок. Давило, вминало в кресло все прежнее, до боли знакомое. Все то, на что не было сил смотреть, но что просачивалось под сомкнутые веки: легкий толчок — да, при въезде на пригорок небольшая пологая ямка, тут машину всегда подбрасывало. Значит, слева по ходу сейчас откроется поле, заставленное кургузыми, наскоро сколоченными из старых досок времянками, и за сетчатыми изгородями можно будет различить согнутых в три погибели огородников.
Б. О. начал сбавлять скорость, притормозил. Она стряхнула с себя полудрему, бросила взгляд в окно. Поле, оправленное у горизонта в темную раму леса, лежало слева по ходу тряской бетонки и походило на взбаламученное, расшевеленное какой-то острой внутренней болью болото, выдыхавшее голубоватую дымку испарений. Над ним волнами стелилась стая черных птиц, рассыпавшаяся то тут, то там бурными, гортанно оравшими брызгами, — эти вспышки подвижной жизни разнообразили унылый пейзаж. Впрочем, не только они. В километре от бетонки, точно выдерживая линию строя, шли три трактора, монотонно месили широкими гусеницами почву, а вокруг них беспорядочно, по-комариному роились микроскопические темные фигуры, в которых, если напрячь зрение, можно было узнать людей.
— Пашут? — недоуменно произнес Б. О., вглядываясь в даль.