Светловолосый человек молча, даже не кивнув в знак приветствия, а только стрельнув коротким жестким взглядом, прошел мимо, в бар, и от этого косого взгляда хозяину стало не по себе.
Он упер ладони в колени, тяжело, со сдавленным стоном и мучительной гримасой закоренелого ревматика приподнял себя со стула, прогнулся, помассировал поясницу и двинулся в бар. Клиента он застал за крайним столиком, задумчиво уставившимся в окно, разглядывать за которым было, собственно, нечего, поскольку снаружи окно практически закрывала пышная челка дикого винограда.
Хозяин прошел за стойку, зажег горелку.
Пламя с едва слышным шипением ударило в дно противня и обволокло его голубоватой колышащейся струей. Человек вздрогнул и обернулся.
Хозяин улыбнулся одними губами. Этой картонной улыбкой он отдавал дань деликатности и в то же время не выказывал и намека на приязнь — он не любил русских.
— Кофе?
Посетитель поднялся со своего места, положил кейс на стойку, уселся на высокий, затянутый в бордовую кожу табурет, подался вперед и, склонив голову набок, посмотрел на пламя, лизавшее противень. За этим занятием он провел несколько минут, потом встрепенулся, резко дернул плечом, стряхивая с себя странное, напоминавшее транс, оцепенение, посмотрел хозяину в глаза и задал чудной вопрос:
— Вы не боитесь?
— Чего?
Он опять наклонил голову, указывая глазами на шевеление голубого пламени:
— Открытый огонь...
Бармен покачал головой, приглашая полюбопытствовать: широкий внутренний столик стойки с двумя глубокими провалами раковин — сплошной металл.
— Железо не горит.
Посетитель долго смотрел бармену в глаза. На лице его было странное выражение. Наконец он тихо произнес:
— Я в этом не убежден.
Бармен с облегчением (посетитель, слава богу, отвел в сторону свой гипнотический взгляд) выдохнул:
— Вы интересный собеседник... К нам надолго?
— Возможно... Пока не знаю. Неделя, две, месяц. Не знаю. Как тут с жильем?
Хозяин подробно рассказал.
В конце этого информационного сообщения он упомянул про дом на косе — просто так, слова ради, и, к своему удивлению, заметил, что собеседник заинтересовался.
Речь шла о маленьком каменном доме среди дюн, километрах в десяти от города, —. его построил Зиемелис, здешний художник, еще до войны, в благословенные буржуазные времена. Дом был поставлен нелепо — на голом ветреном высоком мысу, врезавшемся в море, — что, впрочем, местных жителей не удивляло: хозяин дома был человеком нелепым. Неопрятный, всклокоченный, с неизменной седой перхотной пылью на велюровом, свободного покроя пиджаке, угрюмый и резкий в отношениях с людьми, он пользовался в городе не самой лучшей репутацией, ко всему прочему, и потому еще, что среди жителей, почти поголовно трудившихся в море, выглядел совершенным бездельником. Тем не менее Зиемелис и его младшая сестра Ильза далеко не бедствовали — наверное, мазня по холсту красками безрадостных, угрюмых цветов приносила художнику неплохой доход.
В этом медвежьем углу художник жил в летнее время, там же, в нелепом доме, он был и найден повесившимся — то ли в сорок седьмом, то ли в сорок восьмом году. Ильза осталась одна, потихоньку превращаясь в типичную старую деву, скромно, молчаливо и практически незаметно для окружающих жившую в мрачном одноэтажном коттедже на краю города. Летнюю резиденцию брата она содержала в порядке — неизвестно зачем: охотников поселиться в этом отдаленном и пугающем своим безлюдьем месте даже в разгар курортного сезона находилось мало.
Узнав все, что нужно, светловолосый скользнул взглядом по полкам с напитками, опять посмотрел на противень, дышавший жаром, — бармен не сумел точно истолковать это невнятное пожелание и с легким раздражением в голосе осведомился:
— Кофе? Водка? Коньяк? — Он деликатно кашлянул в кулак. — Извините, портвейна нет.
— При чем тут портвейн?
— Вы же русский. Все русские пьют портвейн.
— Не все. — Посетитель слабо улыбнулся уголками губ и сделал странный заказ.
Таких заказов хозяин заведения не получал бог его знает сколько лет.
Он заказал пунш. Не просто пунш, а жженку, настоящую, огнедышащую, — благо у хозяина имелось несколько бутылок рома в закромах и даже имелся анис, — а потом сидел и долго, не мигая, глядел в глиняную кружку, в которой стелилось едва заметное голубоватое пламя. Очнувшись, он начал медленно пить жидкий огонь, прикрывая после каждого глотка глаза, точно прислушивался к себе, испепеляемому изнутри.