Все сложилось так, как я этого желал. Г-жа Барбленэ оказалась одна. Ее муж был в мастерской, а дочери пошли в гости. Мы могли спокойно разговаривать. Но г-жа Барбленэ обладала удивительной способностью. Она оказывала парализующее действие на конкретные представления, точность мысли и речи. Во время разговора не только не было возможности вызвать у нее ясно формулированные фразы, но и ее собеседник начинал лепетать нечто бессвязное. Ее отвращение к точному и прямому смыслу слов было положительно заразительным. Попадая в окружавшую ее зону, вы невольно проникались убеждением, что мысли человека по существу своему непристойны. Вся задача заключалась в том, чтобы найти для них достаточно просторные, хотя и откровенные, может быть, даже возбуждающие одежды. (Впоследствии я много думал об этом глубоком инстинкте г-жи Барбленэ, о мировоззрении, которое он предполагает, о его возможных положительных сторонах. Я сближал г-жу Барбленэ с французскими классиками, с дипломатами, с примитивными народами, которые тоже принимают иногда изумительные предосторожности по отношению к обнаженной мысли.)
Все это, впрочем, не помешало г-же Барбленэ как нельзя лучше уловить смысл предпринятого мной шага и не остановило течения разговора. Для этой дамы общие фразы и скользкие намеки не являлись уловками, такой манерой говорить, чтобы ничего не сказать, — нет, это был у нее особый технический прием. Под покровом искусственного тумана ей удавалось довольно легко менять свои позиции.
Таким образом, я уехал с запасом успокоительных сведений. О Люсьене я узнал немного, но то, что я узнал, было благоприятно и получено из хорошего источника (упомянутой мной преподавательницы лицея, подруги детства Люсьены). Все наблюдения над молодой девушкой говорили в ее пользу. В отношении состояния было благоразумно ни на что не рассчитывать в настоящее время. Но семья ее, по-видимому, была зажиточной. И не было никаких оснований считать, что, выйдя замуж, Люсьена не воспользуется своими правами в отношениях с матерью. К моему большому удивлению, г-жа Барбленэ как будто позабыла, что у ней самой были две дочери-невесты и что одну из них предполагалось пристроить мне. По-видимому, никакая задняя мысль не влияла на беспристрастие ее мнений. Не выказывая особенного энтузиазма по отношению к моему плану, она в то же время вовсе не находила его нелепым. Привычка Люсьены к труду, ее уменье быть экономной и большая выдержка стоили в ее глазах приданого, особенно в такое время, когда капитал не является величиной надежной. У меня получилось впечатление, что видя неизбежность события, г-жа Барбленэ считала неблагоразумным противиться ему и даже охотно брала его под свое покровительство.
Впрочем, если бы впоследствии мне пришлось рассказывать об этом в качестве свидетеля, я даже для спасения жизни не мог бы привести в подтверждение своих слов ни одной фразы г-жи Барбленэ. Я понял. Но не знаю, как я понял. Во всем разговоре был один только достаточно определенный пункт. Я должен был пригласить на следующее воскресенье г-жу Барбленэ и ее дочерей прокатиться в экипаже. Мы поедем в Ф***, сделав остановку у Нотр-Дам-Д’Эшофур, где приглашенные мною дамы прослушают обедню. Мне не возбранялось предположить, что и Люсьена примет участие в этой прогулке. Но эта подробность будет улажена без меня.
Управляемые такими опытными руками события не подвергались опасности сбиться с пути. Предполагаемая прогулка действительно состоялась. Люсьена принимала в ней участие. Во время этой прогулки обе стороны имели возможность объясниться в своих чувствах и высказать свои виды на будущее. В тот же вечер я и Люсьена обедали у Барбленэ в качестве жениха и невесты, любви которых оказывается покровительство. А семь недель спустя состоялась наша свадьба.
За этот промежуток не произошло ничего подлинно замечательного. Еще раз повторяю: если бы я рассказывал только для удовольствия, вызываемого рассказыванием или воспоминаниями, у меня не хватило бы духу пожертвовать событиями, показавшимися мне, когда я их переживал, редкими и восхитительными. Но они не содержат ничего более замечательного, чем предшествующие, и ничего не прибавили бы к предпринятому мной изложению. До нашей свадьбы Люсьена была для меня существом наиболее успокоительным и менее всего таинственным. Накануне свадьбы, как и за два месяца перед тем, у меня было такое чувство, что я совершаю очаровательное, но умеренное безрассудство. Мне нравилось открывать у Люсьены в разнообразном освещении повседневной жизни мельчайшие подробности всевозможных обаятельных качеств. Моя любовь к ней, разумеется, не переставала развиваться и становилась все более глубокой. Я понимал, что она была на вершок от настоящей страсти и могла бы внезапно приобрести ее силу, если бы Люсьена была моей любовницей или будущей любовницей, а не невестой и притом невестой официально признанной (скажем даже: найденной) семьей Барбленэ. Но предстоящая женитьба, сдержанность, которую я решил проявить за все время жениховства (я не хотел нарушать условностей), хотя и не расхолаживали меня, но не позволяли мне обнаруживать нетерпение.