Кроме того, я уже не был юношей и не обладал девственным сердцем. Я был способен смаковать чувство, даже отдаться ему и действовать под его влиянием, не теряя при этом ясности мышления. Я не мог забыть, что все это приключение было очень далеко от прогнозов, которые я делал относительно самого себя. Мой живой характер и влечение к риску не давали мне слишком задумываться над ожидавшими меня материальными затруднениями. Я бросал на них самый беглый взгляд. Но я гораздо болезненнее относился к способу, каким обрывалась моя молодость. Дурацкое выражение «остепениться» преследовало меня, как назойливая муха. Я невольно сопоставлял упадок энергии, заставивший меня отказаться от честолюбивых мечтаний о научной работе и заняться скромным ремеслом, с тем легкомыслием, которое я проявил в не менее важном случае. Я находил тут материал для общего суждения о моем характере и о стиле моей судьбы. Гордиться этим суждением не было оснований.
Правда, подобные мысли преследовали меня в отсутствие Люсьены. Как только она появлялась, мне внезапно начинало казаться, что во время моих размышлений в одиночестве я допустил какую-то огромную, хотя и неуловимую ошибку. В ее присутствии все отношения между ценностями менялись! И даже если бы мне вернули свободу решения, я только повторил бы: «Пусть она будет моей женой!»
Если хотите, это было своего рода предупреждением. Но не помню, чтобы я получал и другие в то время.
V
Наша свадьба была назначена на 21 июня. Так как я был в отпуске с последних чисел февраля, то мне оставалось еще два месяца свободы, которыми мы с Люсьеной могли воспользоваться. Уже одно это соображение заставило бы меня ускорить ход событий. Что же касается самой даты, то нам показалось забавным избрать день летнего солнцестояния.
Первый месяц мы должны были провести в путешествии, а затем заняться устройством квартиры в Марселе. Я очень плохо знал Францию. Люсьена тоже. Денег у нас было мало, и мы хотели сберечь их, чтобы обзавестись хозяйством.
Поэтому мы решили совершить путешествие по Франции, переезжая по железной дороге из города в город и останавливаясь в некоторых местах на короткое время с тем, чтобы к концу июля вернуться в Марсель.
Не могу сказать, чтобы вопрос о материальной стороне этой поездки не беспокоил меня. В обыденной жизни я плохо устраиваюсь. Начать с того, что я не умею быть расчетливым. Не то, чтобы я был расточителен, но я не разбираюсь как следует в системе цен, которая навязывается публике. Она поражает или, вернее, пугает меня. Я подчиняюсь ей, не пытаясь ее постигнуть, и, как в присутствии мало изученного явления, не решаюсь рассчитывать наперед. Я трачу деньги вслепую. Моя служба, освободив меня от забот о личном бюджете, еще более развила во мне эту беспомощность.
Но уже за неделю до свадьбы я совершенно успокоился. Я увидел, что Люсьена с озабоченным видом разглядывает железнодорожные расписания и различные указатели, делает приблизительные подсчеты, в которых, к моему восхищению, ничего не было забыто, даже отельные омнибусы и открытые письма (особенно семье Барбленэ), и заказывает круговые билеты по самому остроумному маршруту, дававшему нам возможность избежать разных хлопот и, главное, гарантировавшему возвращение в Марсель, даже если бы пришлось под конец ночевать в поезде и питаться апельсинами.
Глядя на нее, я радовался. Я говорил себе: «Эта прелестная девушка, способная поддержать самый тонкий разговор, обладающая редкой восприимчивостью и исключительным пониманием красоты и величия, таит в себе решительную и практическую женщину. Некоторыми своими качествами она напоминает тип француженки, встречающейся в самой разнообразной обстановке, начиная с мелкой буржуазки, оживляющей своей непрестанной деятельностью и неистощимой находчивостью маленькую лавочку, и кончая „женщиной-политиком“, в старину дававшей советы королям и министрам».