Мы так мало походили на больных, что я даже не знаю, правильно ли было говорить о страсти. Нас скорее можно было назвать людьми, которые нашли в одно и то же время и устойчивое верование, и новое жизненное равновесие. На основе этого нового равновесия и происходило то, что Люсьена назвала «единением тел», — одно из таинств культа пола. Эта связь между двумя телами проявлялась во всей своей полноте лишь в акте обладания. Но на самом деле она служила фоном всей нашей обыденной жизни, была подпочвой всей нашей деятельности, всех разнообразных движений наших мыслей и слов. Если она и приводила, насколько можно часто, к привилегированным моментам обладания, она этим не довольствовалась. Среди нашего любовного пыла я испытывал не столько желание мимолетного обладания, похожего на яркую вспышку молнии, сколько стремление к какому-то непрерывному слиянию. Я думал, что на нашем месте живые существа с другим строением, может быть, осуществили бы его, и мне хотелось верить, что для завершения идеи любви на земле существуют животные, способные оставаться спаянными в акте совокупления по целым месяцам. Да и для нас самих, быть может, было бы достаточно некоторых перемен в привычных взглядах на общественные приличия, достаточно перенестись в общество, где люди не обращали бы внимания на жесты влюбленных, и нам удалось бы еще более сократить или ослабить перерывы в слиянии тел, вызываемые различными обстоятельствами. Я представлял себе нас в несущемся по Франции поезде, уже не сидящих скромно один против другого в качестве вполне корректной молодой четы, но прижавшихся друг к другу и обменивающихся легкими ласками, на которые мы бы почти не обращали внимания, так как поддерживаемое ими небольшое возбуждение и нега лишь облегчала бы нашим телам непрестанно воздействовать друг на друга, чувствовать друг друга и находиться в состоянии как бы скрытого слияния. Или даже я видел нас в объятиях друг друга, причем каждый ощущал бы тело другого в форме тонкого наслаждения, что не мешало бы нам в то же время любоваться менявшимся видом местности, разговаривать, предаваться воспоминаниям и, пожалуй, лучше, чем когда-либо, воспринимать явления внешнего мира, чувствовать его красоты, быть более способными понимать внушаемые им темы мечтаний и разговоров, короче говоря, уметь создавать из «единения тел» спокойное и глубокое условие жизни, сделать его неотделимым от интимного существа каждого из нас. Ведь обращение крови в нашем теле не мешает нам обсуждать самые сложные вопросы, и если оно ускоряется, то лишь увеличивает подвижность и остроту нашего ума.
Что же касается того, хватило ли бы на это нервной энергии, то это вопрос особый. Хотя нет ничего невероятного в том, что в конце концов она распределилась бы иначе, и расход ее упорядочился бы. Быть может, в первобытных условиях так же опасно размышлять не переставая, как и испытывать по целым дням легкое возбуждение или даже любовное наслаждение. И кто знает, не бывает ли иногда женщина готовой дойти до этого? Я избегал вызывать у Люсьены признания, которые могли бы породить в ней беспокойство или открыть в ее любовном пыле значительную долю чувственности. Но меня ничуть не удивило бы, если бы я узнал, что в иные дни любовное возбуждение ни на минуту не покидало ее, а непрестанная мысль о единении тел, державшая ее ум под своим очарованием, откликалась в ее теле столь же непрестанным ощущением неги, которое нервы переносили столь же хорошо, как и удовольствие дышать горным воздухом.
Подобные предположения, когда их разбираешь холодным умом, производят впечатление если не безумия, то какой-то порочной фантазии. Но когда их преподносит вам действительность, они кажутся гораздо более нормальными, и нужно совершить над собой насилие, чтобы усмотреть в них что-либо тревожное. Во всяком случае, я не считаю их недостойными внимания. Тех, кто стремится постигнуть суть вещей, они подводят непосредственно к пределу разумения.
До самого последнего времени я занимался этим трудом, никому не открываясь. Нечего и говорить, что не раз у меня возникало искушение довериться другому главному свидетелю событий и даже посоветоваться с ним по поводу останавливавших меня затруднений. Но желание зависеть только от моих собственных мыслей превозмогло. Взаимная проверка воспоминаний подобного рода, не говоря уже о ее стеснительности, казалось мне, заключает больше неудобств, чем преимуществ: она мешает автору сосредоточиться, легко поддаешься мысли, что добрался до истины только потому, что удалось прийти к соглашению, а главное, робеешь друг друга. На расстоянии, которое отделяет нас от этих пламенных недель, у меня не хватило бы смелости подвергнуть обсуждению столь живые воспоминания. Или, вернее, они бы даже не возникли. Я стал бы вспоминать с осторожностью.