— Да, особенно в дни, когда пароход будет качать. Не забудь только разницу во времени.
Не выказывая ревнивой подозрительности, она все же спросила меня, долго ли мне придется оставаться в гостиных; действительно ли я должен исполнять, кроме служебных, еще и светские обязанности; и правда ли, что пассажирки очень легко завязывают близкие отношения с офицерами пароходов.
Но особенно заинтересовало ее мое помещение, и она стала тщательно изучать, в каком месте корабля оно находится, как в него можно попасть, а также его внутреннее расположение.
— Итак, в твоем распоряжении две каюты: одна — твоя спальня, другая — кабинет. Здесь, значит, твоя кровать. А за этим столом ты, вероятно, пишешь? Мне кажется, что он неудачно стоит по отношению к окну. Покажи мне, как оно закрывается. А когда бывает буря, вода не может проникнуть через него?
Мысль о буре затуманила ее взгляд. Она думала о всевозможных опасностях.
— Когда бывает сильная буря, ты себя не очень плохо чувствуешь? Правда ли, что нет никакой опасности?
— Опасности кораблекрушения? Об этом и говорить не стоит. Если бы я работал в Париже и мне приходилось часть дня разъезжать в экипаже по улицам, я бы, наверное, подвергался большей опасности. А здесь нам грозят только неприятности. Я неплохой моряк, но сильное волнение все-таки немного беспокоит меня. Но заметь, что наша линия особо благоприятная. Та часть Атлантического океана, которую мы пересекаем, гораздо спокойнее, чем северный путь. Что же касается рейсов по Средиземному морю, то при нашем тоннаже это сущие пустяки. За исключением Лионского залива, настоящие бури бывают редко, и нужно особенное несчастье, чтобы попасть в них.
Люсьена села за мой стол, сама открыла и закрыла иллюминатор, зажгла и потушила лампы и попробовала краны умывальника. Я прекрасно понимал ее заботы, ее потребность принять самое близкое участие во всех мелочах моей жизни. Она старалась быть веселой, но по лицу ее пробегала едва уловимая дрожь. Я думаю, что достаточно мне было сказать одно слово, и она бы расплакалась.
— Какая маленькая у тебя кровать. Удобно ли, по крайней мере, спать на ней?
Она села на кровать, потом легла на ней, делая вид, будто играет. Я тоже старался быть веселым.
Я поцеловал ее, погладил ей волосы. В первый раз, пожалуй, я пощекотал ей грудь, талию. Никогда еще наши ласки не принимали такого шутливого и непочтительного характера. Но я боялся волнения и думал таким способом сдержать его.
Люсьена снисходительно улыбалась мне. Затем встала, сделалась серьезной и снова взглянула на койку.
— Когда пароход вернется, то накануне твоего отъезда я приду сюда провести с тобой ночь. Это не запрещено?
— Будь спокойна. Я ни у кого не буду спрашивать разрешения. Но только тебе здесь будет очень неудобно, моя дорогая.
— Я хочу быть твоей женой также и здесь.
Когда мы возвращались домой мимо старого порта, она сказала мне:
— Я бы отлично могла жить с тобою на пароходе.
— Прекрасный пароход, не правда ли?
— Да хотя бы даже он был похуже. Отчего это женам пароходных служащих не разрешается сопровождать своих мужей?
— Это было бы слишком сложно. В конце концов, я думаю, мало кто воспользовался бы таким разрешением. Впрочем, насколько мне известно, правила не запрещают им путешествовать в качестве пассажирок.
— Да? Но тогда отчего бы мне не поехать с тобой.
— Дорогая моя, одна твоя поездка стоила бы нам моего трехмесячного жалованья.
— Я могла бы ехать в третьем классе.
— Милочка, отчего же тогда не с эмигрантами в трюме? А я в то время буду затягиваться гаванской сигарой в курительной комнате первого класса.
— А не все ли мне равно, лишь бы я была уверена, что буду видеть тебя по несколько раз в день. Даже раз в день. Ты ведь спускался бы по железной лестнице, где я бы тебя ждала?
— На всем свете нет женщины более достойной обожания, чем ты, моя Люсьена, и жалко только, что жизнь не приспособлена к людям с таким сердцем, как твое.
— Неужели этого нельзя было бы устроить?
— Даже если бы это было в материальном отношении возможно, администрация скоро нашла бы такую комбинацию слишком романической и вредной для службы. А что сказал бы капитан? Отсюда вижу его лицо, когда он узнал бы, что я поселил свою жену где-то в недрах парохода.
— Значит, нет никакого способа? Боже мой, как это ужасно!