Выбрать главу

— А Костя — Йог, ушёл от родителей, снял комнату и живет, как настоящий йог: постится, сосредоточивается, позы всякие принимает. Работает по вечерам грузчиком.

— Нет, ночным сторожем, — заспорила Янка.

Но Худо помирил их:

— Не пререкайтесь, у него сложная специальность. Он совместитель — ночной сторож и грузчик.

— Да, между тем он умница, эрудит и диплом техникума имеет с отличием. Но не это для него главное. Да и для нас тоже не это главное.

— А что? — Виктор напрягся. Когда же они скажут свое главное? Всё ходят вокруг да около, взаправду притворяшки.

— Понимаешь… — Худо свел брови в одну линию, — главное для нас — свобода чувств. Мы чувствами своими занимаемся. Мы внимание обращаем не на то, что кажется важным для других людей: внешность, образование, слава, развитие. Все это хорошо, но нам так неинтересно. Как-то не нужно это нам.

— А что же вам нужно?

— Настроение. Состояние души. Разнообразие в чувствах. Свобода, полная свобода в ощущениях. Что хотим, то и чувствуем. Ты пойми, — продолжал Худо, — не делаем что хотим, а чувствуем что хотим. Существенное отличие. Мир вокруг нас признаем и принимаем таким, какой он есть, каким он дан. Свой долг, как говорится, исполняем справно. До шести вечера притворяшки — обычные члены производственного коллектива, зато после — извините и прощайте, дорогие друзья-сослуживцы. Мы уходим в мир своих чувств, которые, между прочим, никого не касаются. Мы никого не обижаем и даже моде следуем умеренно. Знаем: не модой единой жив настоящий человек. Вечер и ночь принадлежат нам, отданы на разграбление. Но мы никого не грабим. Мы просто возвращаемся в души свои, зажигая там свечи наших эмоций. А уж каких — это наше дело. По принципу: моя душа — моя крепость. Кого хочу, того пущу. А не захочу — не пущу. На-кось, выкуси. Они насели на нас, — сказал Худо, махнув рукой в сторону темнеющих зданий, автомобилей, прохожих. — Учись, работай, превратили нас в какие-то автоматы. Мы не можем с ними бороться. Мы никому ничего не хотим доказать. Просто используем свое право на свободу чувств, и все. Все по закону.

— Да, действительно, только очень неопределенно как-то, — нерешительно сказал Виктор. — Детская какая-то философия… — Он замолк, боясь обидеть собеседников.

— Вот именно! — улыбнулась Янка. — К этому стремятся притворяшки. Остаться детьми в душе. Все зло, глупость и неполадки, мол, от взрослых. Главное — подольше быть детьми.

— Ну, тогда просто нужно не стареть, — засмеялся Виктор.

9

Когда машина, приседая в мокрых рытвинах, въехала во двор, психологическая атмосфера под крышей “Москвича” четко определилась. Виктор до поры до времени считался новичком, которому прощаются промашки и неловкости. Объяснив, кто такие притворяшки, Худо пребывал в состоянии расслабленности. Его душа артиста была награждена не только молчаливым одобрением слушателей, но и собственным удовлетворением. Как это ему так четко все удалось объяснить! Формулировочки получались круглые и точные, и было приятно осознавать, что мысль мастера по-прежнему ясна. Он сказал этому парню все, что думает. Пусть теперь тот поразмыслит и найдет ответ. Вряд ли найдет что интереснее. Худо даже причмокнул от удовольствия и врезал машину в сугроб.

— Резиденция Пуфа! — торжественно объяснил он.

Виктор огляделся. Резиденция показалась ему невыразительной и унылой. Пятиэтажные серые стены в кирпичных шрамах, цементный двор с чахлым, припорошенным снежком сквером, съежившиеся от мороза кальсоны и рубахи на балконах. В сквере гуляла почтенного вида старуха с собачонкой в поношенном тулупчике.

Виктор вздохнул, вылез из машины, за ним выскочили девушки, последним вышел Худо. Он хлопнул дверцей и понесся вперед, в темное отверстие подъезда, откуда на Виктора пахнуло хозяйственным мылом и кошками. Неосознанное до конца чувство протеста стало проникать в душу Виктора.

Когда они вошли в квартиру Пуфа, обволакивающее Виктора ощущение игры усилилось. Пуфом оказался вертлявый, неулыбчивый, говорливый парень. Он выскочил навстречу и завертелся мелким бесом. Что тут началось! Все говорили наперебой, словно упражнялись в бессмыслице. Казалось, они сразу и навсегда поглупели. Первым среди говоривших чушь оказался сам хозяин. Рассаживая гостей, он сделал широкий жест рукой и сказал:

— До свидания, до свидания, счастливого пути! Больше никогда не возвращайтесь в это гиблое место.

— Я плачу потому, что весело тебе! — откликнулся Худо.

— А я готова платить за снег, за воздух, за солнца свет, но ни копеечки не дам за корку хлеба, — заявила Янка.

— Трик-трак, беж-бармак, — прочирикала Танька.

Все глянули на Виктора, но он промолчал. Тогда они отвернулись, и он как бы перестал для них существовать. Притворяшки понеслись вприпрыжку по кочкам слов и фраз, не спотыкаясь, и глаза их стекленели от удовольствия.

— Полум-поля! — начал Пуф, и по долгой паузе Виктор понял, что сейчас последует некоторое повествование.

— Полум-поля! — повторил Пуф, сладко улыбаясь и щуря маленькие черненькие глазки. — А счастья нет, кругом земля, земле привет!

Заговорила Янка.

— Почему я так не люблю корень квадратный?! — сказала она, поднимая глаза вверх и становясь на колени.

Виктор ошалело наблюдал за девушкой. Она, похоже было, собиралась молиться. Сжав ладошки, Янка и впрямь закатила глаза вверх в направлении симпатичного гэдээровского плафона, исчерченного черными и желтыми полосами, чем достигалось сходство его с обесцвеченной тигровой шкурой.

— Боже, прости меня за мой великий грех, я всегда ненавидела корень квадратный! Во-первых, я не люблю корень квадратный за цвет, у него всегда траурная черная окраска. Кто-нибудь из вас когда-нибудь видел цветной корень квадратный? Нет, конечно, такого не может быть! Корень квадратный всегда черный, как ночь перед казнью. Во-вторых, это ужасно, но ведь корень квадратный сделан из виселицы! Да, да, из старой, почерневшей от времени виселицы. Разве этого мало, чтобы ненавидеть корень квадратный? А ты, всевышний, учти, что корень квадратный еще и действует — он извлекает. Да как он смеет что-то там извлекать? Я не хочу, чтоб из меня извлекали корень квадратный! Нет во мне ничего для извлечения. Может, у других можно что-то извлечь, а во мне точно корня квадратного нет. Каюсь в своем тяжком грехе: не люблю я корень квадратный, а иногда ненавижу. И буду ненавидеть!

Виктор с удивлением уставился на девушку. Та как будто смутилась. Но тут опять заговорил Пуф. Он перешагнул через лежавшую на паркете Янку и начал:

— Я вижу холм, поросший старыми лесами, сквозь облака пробились луны лучи… Луна плывет над темными грядами и освещает лагерь кривичей. Там стрелы, луки и колчаны, там говор, пляски, шум и смех, там кто-то мертв, там кто-то пьяный, и я один из них. Из тех! Из тех забытых предков русских, мне непонятных и чужих… Я изнемог от перегрузки и потому кончаю стих!

— Есть тема, — крикнул Худо, — мы и предки!

— Предки, как и розы, без шипов не бывают, — сказала Яна, садясь и подбирая длинные ноги.

— Всегда помни: предки — не цветы, и не давай им распускаться.

— Существуют ли беспредочные люди?

Оглушенный, смущенный, Виктор, стараясь не вслушиваться в трескучие глупости своих новых приятелей, разглядывал жилище Пуфа. Постепенно ему стало ясно, почему этого говорливого парня так прозвали. В комнате царила какая-то сладкая мягонькая атмосферка. Что-то очень женственное и старомодное таилось в низеньких, обитых цветастой материей скамеечках, ворсистых пледиках, с небрежностью брошенных в креслах и на тахте и отдававших дорогими духами. Кое-где приютились кружевные салфеточки, а на торшере болтался плюшевый мишка, пахнувший мятой и конфетами.

Виктор заметил незаконченную цветастую вышивку, натянутую на круглый обруч. На вопрос: “Кто это у тебя вышивает?” — Пуф, на секунду отвлекшись от коллективного бреда, небрежно буркнул: “Я”. Виктор почувствовал досаду и снисходительное превосходство. Всё снова — в который раз за сегодня — встало на свои места. Детишки балуются, вот в чем дело. Вот уж действительно настоящий Пуф! Есть ли у него еще что-нибудь, кроме хорошо подвешенного языка?