Мчались машины, разбрасывая мокрый снег. В воздух взлетали комья, похожие на вымоченные в чае куски рафинада. Ветер упал на Виктора, рванул его, и тот, согнувшись, как и другие, — ноги и голова вперед, — торопливо заскользил к метро. Боковым зрением юноша еще раз пробежался по светящимся окнам завода.
В памяти проявилось лицо начальника цеха Бородатова Вениамина Максимовича. За долгие годы работы на шинном заводе кожа начальника впитала немалую толику сажи и загрубела.
Когда Вениамин Максимович гневался, лицо его наливалось кровью, и он выразительно багровел. В гневе Бородатое был криклив. По всему, Виктору никак не избежать неприятнейшего разговора с Вениамином Максимовичем. “Конечно, — рассуждал юноша, — можно на все его поучения махнуть рукой, но ведь Бородатое приятель отца”…
От этой мысли настроение у Виктора еще ухудшилось.
А ветер на проспекте стал злее, неистовее. За спиной Виктора выросла плотная, холодная стена, на которую можно было уверенно опереться. Расклешенные внизу брюки обвивались вокруг ног и оглушительно, стартовыми пистолетами хлопали в воздухе. Длинные мокрые волосы били по щекам, лезли в глаза.
Конечно, и отца перетерпеть можно. Родитель зазовет к себе, усадит и, постукивая черенком трубки по колену, с большим удивлением станет разглядывать сына. Молчать будет долго, укоризненно, будто с намеком каким-то. Непривычный человек от такой игры в молчанку может растеряться, раздражаться начнет. Но не таков он, Виктор. Стариковы штучки ему ведомы и досконально изучены. Сын тоже помолчит и, возможно, начнет ухмыляться, разглядывая седые прокуренные усы отца. Знает Виктор: ухмылочка сработает и старик разозлится.
Из-под знаменитых усов двинется на Виктора армия одинаковых слов. Ах, как скучно вы, папа, излагаете! И все слышанное-переслышанное, бесконечно знакомое. Будет там упоминание и о возрасте, и о чести семьи, но наибольший упор отец, ясное дело, сосредоточит на логике. “Твое поведение нелогично, — скажет он, — а потому глупо”. Самое противное, что нотация продолжится очень долго. Долго. И не нужна она ему, Виктору. Он уже с двенадцати лет совершенно точно знал, что, в каких случаях скажет отец. Но ведь к разговору с отцом подключится мать! Мать!
Мать не кричала, подобно Вениамину Максимовичу, не воспитывала, как отец. Она страдала молча. Виктор представил, как мать отойдет к кухонному окну, поджав губы, и молча застынет у чисто вымытого стекла, за которым маячит знакомый, обклеенный зеленой фанерой балкон. По опустившимся плечам сын поймет, каково у нее на душе. Он как-то заметил: “Очень у тебя выразительная спина, мама. Ты спиной действуешь на мою психику лучше любой нотации”. — “Да ну тебя!” — сказала мать и заплакала.
От таких мыслей настроение Виктора совсем ухудшилось, и ему захотелось сейчас же что-то сделать, но что? “Возле метро есть пивная”, — подумал он, но тут же помотал головой. Нет, туда он сегодня не пойдет. Это еще сильнее бы огорчило мать.
На душе стало гадко, совсем гадко.
И добро бы, за дело мучился. А то так, пустяки и одни недоразумения. Ну, меняет человек работу. Что такого? Дело житейское. Ищет себя или, может, мечту отдаленную имеет. Неважно. Законы позволяют, и вообще… Так нет — ахи, охи, укоризненные взгляды. Почему, да как же так, объясни, пожалуйста, что не нравится, чего хочешь, и пошло, и поехало!..
Тьфу! Виктор в сердцах состроил гримасу встречному гражданину. Тот никак не отозвался, похоже, совсем не заметил Виктора. По проспекту бежали озабоченные, не замечавшие друг друга люди.
Если б только он сам понимал, чего хочет. В его теле буйствовала молодая яростная кровь. Молоточки неукротимых желаний стучали в мозгу и сердце. Он мог многое, ему казалось — почти все. Работать, учиться, уйти в спорт или, может быть, научиться играть на гитаре…
Рядом что-то произошло. Неподалеку остановился мокрый, тяжелый троллейбус. Возле дверей тотчас же образовались темные вихри человеческих фигур. От одного из них отделилась высокая, ломаная тень и скользнула на мостовую. Невесть откуда взявшаяся “Волгах”-такси дико визгнула тормозами. Автоматическим, отработанным в армии броском Виктор рванулся вперед и дернул человека на себя. “Волга” прошла вправо, царапая и больно толкая. Они упали, но тут же вскочили. Машина подняла фонтан грязного снега у кромки тротуара, развернулась и торопливо уходила в неразличимую даль проспекта.
— Будь ты проклят, анафема!
Пушечный голос рядом рявкнул, перекрыв все звуки: шуршание машин, завывание моторов и вой ветра. Виктор отпрянул, разглядывая спасенного им человека. Гигантский рот с одинокими желтыми клыками. Во рту гневно шлепал шершавый язык, над низким морщинистым лбом протуберанцем вздыбился клок черных волос. Широкие черные брови срастались в багровом шраме на переносице. Маленькие красные, полные ненависти глаза посылали проклятия вслед удаляющемуся автомобилю. Бледная кисть с тонким когтистым пальцем еще несколько секунд сверлила воздух, как бы настигая машину, затем тяжело рухнула вдоль высокого узкого тела. Виктор хмыкнул и стал разыскивать упавшую при падении шапку.
— Вот ваша, — сказал он, подавая ушанку незнакомцу.
Тот взял и некоторое время молчал. С ним произошла поразительная перемена: погасли глаза-уголья, затворилась неистовая пасть, лицо пошло крупной ласковой морщиной. На Виктора смотрел симпатичный сановитый старик, лучась благожелательным теплом.
— А тебе, сынок, — сказал он, — обещаю исполнение всех желаний! Совет прими: поступай всегда по своему желанию! Как захочешь, так и делай. И все сбудется. Все сбудется, все!
Виктор хотел было ответить, но тут их затормошили люди, расспрашивая и предлагая помощь. Кто-то поинтересовался, запомнили ли они номер такси.
И тогда случилось третье удивительное преображение. Доброжелательный патриарх на глазах съежился, уменьшился, как-то обвис и сник. Невыразительным, тихим голосом старик пролепетал какие-то незначительные слова и боком-боком, быстренько выбрался из толпы любопытных. Виктор тоже не стал вдаваться в подробные объяснения, а протолкался на свободное пространство тротуара. Он сделал несколько шагов, как до него донеслось:
— Все сбудется! Все!
Юноша вздрогнул, остановился, вглядываясь в темнеющую ограду и стволы деревьев. Ему показалось, что он различил слабую колеблющуюся тень руки. Сквозь шум вновь услышал адресованные ему значительные и таинственные слова: “Все сбудется, все!”
— Как же! Обязательно сбудется, товарищ кудесник, буду ждать! — хмыкнул он насмешливо. Ан нет, не так просто оказалось избавиться от заманчивого, сказочного обещания. “Все сбудется”.
“Что — “все”?” — спросил себя и задумался.
Остаток пути к метро Виктор многократно повторял в памяти сцену на троллейбусной остановке. И так и этак получалось славно. Себя проявил — человека спас, и еще образовалось кое-что. Это кое-что было особенно значительным, заманчивым для Виктора. Не то чтобы он верил во всякие такие штуки — знамения и предсказания, угадку да провидение, — но все же не совсем и не верил. Кто-то заметил его в минуту растерянности и прислал помощь. Одобрил и натолкнул. Мол, не робей, парень, обойдется. Поступай по желанию. Здо́рово!
Взволнованный, слегка потрясенный, он шагал бодро к метро, и предстоящий разговор с родителями уже не казался ему таким мучительно неприятным.
Выходит, не сгинул беглец в таежных дебрях. Судьба и случай, воля и удача вывели человека на широкое течение жизни. А шальная пуля, поразившая его на излете, лишь отметину оставила на лбу. Звездный шрамчик. Первые недели стыдился, прятался, кепку поглубже на глаза спускал, но однажды, разглядывая себя в зеркальный осколок, перерешил отношение к собственному уродству. Обругал себя. Дурень старый! Не шрам это вовсе, а знак. Знак чистой воды. И не простой знак, а свыше. Шуточное дело: пуля — в лоб, а человек жив остался! Везение? Нет, знамение!
С той поры еще уверенней двигался по избранному пути…
Но все это было в прошлом, а сейчас он мягко, почти нежно нажимал кнопку электрического звонка в одном из многоэтажных пригородных домов. Добавил в лице лучистости, распустил злые морщины мягкими складками, подобрел глазами. Как-никак, домой вернулся. Остро, коротко вообразил: дверь распахнута и в светлом проеме — Она. Пышные светлые волосы спрятаны под черными кружевами, большие карие глаза глядят умно и спокойно. Губы не дрогнут, но улыбка вдруг полохнет и взгляд освежит.