Так и я… обречен.
— Помочь? — по спине прошел леденящий холод.
Я непонимающе оглянулся вокруг.
Никого. Послышалось?
Я сглотнул, боясь что уже потерял рассудок, и теперь мне мерещится то, в чем я больше всего нуждаюсь.
— Локи? — одними губами.
Ветер унес имя, растворяя его во мраке, сгущая тени вокруг.
— Да?
Я увидел его.
На противоположной стороне темного тоннеля едва заметно выделялся выступ. Он не шевелился, но длинные полы одежды чуть заметно подрагивали от легкого ночного бриза.
Как давно он здесь?
Я поднялся на колени и сел, не в силах выпрямиться, не в силах встать во весь рост.
Он видел меня, и то, что я не смог сделать. Кажется, ему все равно, что я только что пытался убить человека. Тихо. Подло.
— Что ты здесь делаешь?
Пьяница громко всхрапнул.
— Наблюдаю, — мелодично пропел голос. Я отчетливо слышал его завлекающий мелодичный тон, и от этого кожа покрывалась мурашками, а по позвоночнику колющим морозом прошло предвкушение чего-то неизбежного, неотвратимого. Так хищник убаюкивает свою жертву, когда готов проглотить, а маленькая тварь и не догадывается, что это ее последний вздох.
— Что тебе надо?
— Ничего, — пауза. — А тебе?
Темнота мешала, и я не видел его лица, даже ту часть, что он обычно открывал окружающим.
— Мне ничего не надо.
— Я так не думаю, — играет со мной, урод.
— А что же ты думаешь?
— Думаю, тебе нужна помощь.
— В чем?
Локи хмыкнул и спрыгнул со своего постамента. Я даже не услышал, как его ботинки ударились о землю.
— В твоем маленьком нехитром деле.
Это он об убийстве сейчас? Эта сука совсем не ведает, что несет?!
— В нехитром? То есть ты готов перерезать глотку спящему?
— Почему бы и нет?
В его голосе не было ни страха, ни отвращения, ни волнения. Ничего, словно он решал выпить сегодня чай или кофе.
От мертвого шока сковавшего тело, я не мог произнести и слова.
Кто он? Из какого ада явился?
— Это не самая удачная шутка, — хрипя пересохшим горлом, отозвался я, поднимая голову. Локи стоял надо мной и, черт возьми, я был уверен, что даже в этой непроглядной пустоте он видел все. Видел меня, мои глаза, мою душу.
— Это не шутка.
— Ты не понимаешь о чем говоришь! — сорвался я. Безразличие в его голосе приводило меня в ужас, в панику.
— Отчего же. Ты хочешь чтобы эта тушка и еще пятеро перестали топтать землю ногами. Ведь именно за этим ты уже целую неделю таскаешься за ними по ночам?
Он знал!!! Неужели следил?! И я ни разу не почувствовал! Невозможно! Немыслимо!
Изумление примерзло к моему лицу, сводя болью мышцы. Как это возможно? Трепет ужаса заставил меня сжаться.
— Кто ты?
Локи выдохнул и склонился ближе ко мне. Так близко, что кровь стыла в жилах.
— Я тот, кто может осуществить твои самые отвратительные желания.
Я перестал дышать.
— Ты… — через минуту, спотыкаясь начал я. — Ты можешь убить их всех вот так просто? — не верил я в то, что говорил.
— Вот… так… просто, — выделил он безмятежным тоном. — Но не бесплатно.
Во рту было сухо и, от отвращения к самому себе, я закрыл глаза. Я знал, что Локи не играет или, скорее, не видит грани между игрой и жизнью.
— Чего ты хочешь взамен?
Тысяча песчинок снова разбилась о мертвые стены города-призрака.
— Тебя.
Часть 8
Я закрыл глаза и не хотел их открывать. Я не хотел делать этого больше никогда, потому что я понимал, что сейчас продам свою душу или жизнь, или и то и другое за маленький шанс вернуться домой. Вдруг я и вправду когда-нибудь смогу вернуться…
Призрачная надежда подожгла лица знакомых мне людей. Капитан с черной смолью волос и кривой усмешкой; старшина — вечно хмурый, с карими глазами; сестра (так мы звали своих подруг) — с тонкими изогнутыми бровями и потрескавшимися губами. А вдруг она жива и другие, и… и я, может быть, выживу и смогу вернуться к ним…
Сердце предательски застучало, отдаваясь в ушах. Я хотел этого больше всего на свете. У меня не было ничего, другой жизни я не представлял и не хотел. Я знал, что живу в мире песчинок, и все, что у меня есть — это такие же как и я странники, выросшие в месте, где никому ни до кого нет дела… даже до себя.
— Я хочу… — прошептал я тихо, надеясь сам не услышать свой голос. — Я… — слова застревали в горле. Я не мог приказать ему убить. Я разрывался от собственной ничтожности, не способный сделать то, что должен. Мне легче было продаться самому, чем повести себя, как храбрый сын своих отцов, и совершить месть своими руками.