— Твоя мать жила на два мира?
— Пока отец не умер. Ему тяжело давались ее изменения. Поэтому два-три месяца она оставалась здесь, потом уходила в клан, а через какое-то время опять возвращалась женщиной. Когда я была слишком мала, чтобы оставаться одной, она брала меня с собой. Сестра, которая родилась позже, унаследовала тип шантийки. Когда мать овдовела, а я вышла замуж, они решили уйти в клан. Мы часто общались, и я любила обеих, но душа моя здесь — с детьми и мужем.
— Понимаю.
— Да, — Лида вздохнула, — нелегко приходится таким, как мы. Я хотя бы живу счастливо, знаю, зачем и для кого. Тебя-то, одиночку, что занесло в наши края? Здесь повсюду волшебники, а они саранчу ненавидят.
— Я знаю. Постараюсь уйти как можно скорее. Переночую и сразу исчезну.
— Да кто гонит, — махнула Лида рукой. — Просто злоба пустила в сердца длинные корни. Сама знаешь. Крысы разные везде найдутся, сколько раз и на меня пасть разевали. Но когда шантийцы пропали, поутихли, пустобрехи. Вина-то лежит, давит камнем. Можно любить, можно ненавидеть, но мерзость все одно остается мерзостью. То, что волшебники остальных спасали, якобы жизнью рискуя, искренне… ну, не верю я. Не нужны им остальные, разве что как стадо послушное. А мать моя, за неделю примерно, приходила и рассказывала, что их кланом очень уж интересуются волшебники. Опись составляли, кто и где проживает, уточняли. Списки такие кому и зачем нужны? Объяснили им, будто такие теперь новые правила. Веками правило одно было, а тут менять вздумали. Все одно к одному, Келан. А детишки мои все понять не могут, куда их бабка и тетка подевались. Многие здесь не любят саранчу, то правда. Но у многих в жилах течет примесь их крови. Посчитать захочешь, так и не сосчитаешь. Сдается мне, темнят волшебники. Никто и не упомнит уже, за что саранче такая ненависть, но свято чтят поганые свои привычки. Говорю тебе, остерегайся серых плащей и черных амулетов.
Я задумчиво поставила пустой стакан на стол и озвучила давно мучивший меня вопрос:
— Волшебники почти всегда люди. Правда, странно?
— Хватит, — сухо отрезала Лида. — Разболтались мы что-то. Я тебе вот что скажу: ты иди сейчас в комнату. Ложись и спи. Носа на улицу не кажи, никто и не прознает о твоем постое у меня. Младшие мои язык за зубами держать умеют. Немного отдохнешь, я тебя в путь снаряжу, да и отправлю безопасной дорогой. День-другой погоды не сделают. Помни только, здесь волшебники в своем праве, им на все воля вольная. Захотят, к чему угодно прицепятся. А если случится чего, прости, но знать тебя не знаю, разговоров никаких не вела. Дала саранча монетку за ночлег в сарае, а на рассвете ушла, как и не видели, ясно?
— Ясно.
Я поднялась и направилась к двери. Катаринка продолжала мять тесто, но на меня больше не глядела. Возможно, уже пожалела о своей словоохотливости.
— Келан, — внезапно окликнула она. — Среди шантийцев нет предателей, это правда. Но у меня маленькие дети, нужно думать о них, и я наполовину катаринка.
Я кивнула, а по губам сама по себе скользнула кривая усмешка.
«Никому не доверяй», — сказал Стоуш. Кто из нас окажется прав? Не случится ли так, что завтра утром меня поднимет не болтливая Лида, а сапог городского стражника?
Я думала, что буду спать плохо, как и в предыдущие дни. Но теплая ванна и мягкая постель сделали свое дело. Сон был спокойным, глубоким и без сновидений. Потрясающая беспечность с моей стороны. Я не доверяла Лиде, но просидеть у двери всю ночь, чутко реагируя на каждый шум, сил в себе не нашла. Едва голова коснулась подушки, я провалилась в глухую пустоту, а проснулась легко, почти мгновенно. Просто открыла глаза. В комнате царил приятный полумрак, и сквозь чуть приоткрытую дверь пробивались полоски слабого света.