– В-вы еще выздоравливаете. – Впрочем, выглядел он вполне здоровым. – Не спешите. Поешьте немного.
Шепот из коридора возвестил о приходе Каты, но, казалось, мама ей возразила – впервые в жизни. Я надеялась, что она попросила ее подождать и не пугать беднягу своим уж слишком большим интересом.
Кроме того, следовало учитывать возможную опасность. Мы его совсем не знали, и как бы мне ни нравилось его рисовать, и каким бы больным он ни был ранее, при желании он легко мог одолеть всех троих.
Его золотистые брови сошлись на переносице, когда он взглянул на меня.
– У нас есть суп, – донесся от двери робкий голос мамы. Держа свечу в одной руке и деревянную миску в другой, она осторожно приблизилась к нам. – Поешьте. Вам нужно набираться сил.
В свете двух свечей глаза Золотого стали еще ярче. Его брови расслабились.
– Я тебя знаю, – прошептал он.
Меня словно пронзила молния. Вниз по спине пробежала дрожь и поднялась обратно.
Так же подумала и я, увидев его впервые.
– Откуда?
Его пристальный взгляд переместился на мой лоб, затем вниз, к подбородку.
– Айя. Собор… Рожан. Элджерон.
Я медленно кивнула, но замешательство только возросло. Строительство нового собора в столице завершилось десять лет назад. Я входила в группу художников, которые облагораживали здание и территорию, в частности, работала над огромной небесной мозаикой и скульптурой Бога-Солнца. Может, и он тоже там служил?
Но я бы его запомнила. Невозможно забыть такое лицо.
Мама замерла с тарелкой в вытянутой руке, и я забрала ее. Бабушка стояла в дверном проеме.
– Как вас зовут?
Его губы сжались в тонкую линию. Взгляд оторвался от моего и упал за окно, в бесконечную тьму. Мужчина застыл – даже грудная клетка не двигалась.
– Ночь стоит уже девять дней, – объяснила я.
Прошло несколько секунд, прежде чем его легкие вновь заработали, он глубоко вдохнул и выпустил воздух.
Затем резко встал, и, спешно освобождая ему путь, я чуть не выплеснула тарелку супа себе на рубашку. Когда он лежал безжизненным мешком, сложно было определить его рост, а когда выпрямился, мне показалось, что в нем не меньше шести футов. Он широкими шагами прошел мимо меня и мольберта к окну и устремил взгляд во тьму.
Он стоял так довольно долго.
– На здоровье! – огрызнулась Ката.
Он повернулся к нам.
– Прошу прощения. Благодарю вас за вашу доброту.
В комнате воцарилась напряженная тишина. Желая ее нарушить, я поставила суп на стол и представила своих родных:
– Это моя бабушка Ката и мама Энера.
Он медленно кивнул, обводя взглядом каждую из них. Вновь посмотрев на меня, проговорил:
– Айя.
Я кивнула.
Он провел рукой по лицу. Наконец заметил мольберт, на бумаге был изображен его портрет. Внезапно смутившись, я бочком подвинулась и набросила покрывало на незаконченную глиняную скульптуру. Не то чтобы мне было чего стыдиться. Побыть моделью – самая малая плата за кровать в нашем доме и постоянный уход.
– Можете оставаться столько, сколько потребуется, – сказала Энера, и Ката одарила ее суровым взглядом.
Впрочем, куда ему идти? Хоть мужчина знал наш язык, явно прибыл издалека. Мама, без сомнения, среди нас была самой великодушной: неудивительно, что именно она сделала предложение, ничего не попросив взамен. И хотя глубоко в душе я чувствовала, что Золотой не опасен, все же вряд ли бабушка жаждала его приютить. Не за просто так.
– Вы помните, как сюда попали? – спросила я. Он не ответил. – Помните, как вас зовут? – задала я новый вопрос, борясь с собственным нетерпением. В конце концов, мужчина тяжело болел. И пока не поправился… или же поправился? Он выглядел полностью выздоровевшим – еще одна странность, которую можно добавить к списку. – Вряд ли вы захотите, чтобы мы и дальше звали вас Золотым.
Его бровь дернулась, и невероятные глаза вновь встретились с моими. Он мешкал.
– Никто не знает, что вы здесь, – заметила я на случай, если теории бабушки верны, но я не успела закончить фразы, когда он заговорил:
– Сайон, – сказал он – мягко, осторожно. – Можете называть меня Сайон.
Сайон.
Имя вовсе не телорианское. Мне вообще не доводилось слышать его прежде.
Слоги приятно покалывали язык, искушая произнести их вслух, попробовать на вкус странное, но прекрасное слово. Желание вызвало раздражение: ведь это всего лишь имя! А его носитель – всего лишь муза. Меня околдовывало в нем буквально все, и эта мысль неприятно царапала изнутри. Когда он спал, это было невинное развлечение, но теперь, когда он очнулся и стал живым, говорящим человеком, показалось нелепостью.