— И долго это оружие лежало у вас в комнате?
— Ой, долго. Когда в 1949 году — не помню уже, по какой причине, — опечатали помещение Бунда, я взял эти пистолеты, сел в такси, поехал туда, сорвал печати и положил пистолеты в шкаф.
— Вы говорите, что доверяли не всем. То есть у вас было чутье на людей?
— Про это я не стану рассказывать — не доверял, и точка. Вы рассказываете подругам ваших жен, с какой любовницей провели прошлую ночь? Нет.
— Вы говорили, что были коммунисты, которые вам помогали. Мечислав Мочар[64] входит в их число? Ведь он, будучи начальником местного Управления безопасности, дал вашим людям оружие, когда пошли слухи о возможности погрома в Лодзи.
— Дал. Той ночью, когда должен был состояться погром, он дал оружие, чтобы мы могли защищаться. Кстати, часть этого оружия потом тут у меня лежала.
— Впоследствии у вас были контакты с Мочаром?
— Да, но об этом незачем говорить.
— А как объяснить, что потом, после Марта-68, он инициировал антисемитскую кампанию?
— Это другое дело. Тогда, сразу после войны, он в Лодзи был главный. А если управляешь городом, то все в твоих руках. Когда заходит речь о погроме, только ты можешь отдать приказ о его начале, а не какие-то там мерзавцы. Или по твоему приказу будет погром, или никакого погрома не будет.
— В 1968 году вы не обижались на коллег, которые не впустили вас в больницу?
— На вахтера? На профессора, который всего боялся? Я на него не обижался — я его презирал за то, что он трус. Вместо того чтобы позвонить и сказать: «Не приходи больше», — сам в тот день не пришел на работу, а меня не впустил вахтер.
— И что этот вахтер тогда вам сказал?
— Что ему запретили меня впускать, что мне уже нельзя сюда входить. Но я все равно вошел, поднялся наверх, собрал свои манатки и сказал пару слов этим трусам… Они все попрятались по углам, так им было стыдно.
— А вам случалось завалить какое-нибудь дело?
— Наверняка. Своих ошибок не помнишь, но, конечно, они бывают. Думаете, я всегда все делал хорошо?
— Да, мы так думаем.
— Вы так думаете… Но когда нет опыта, обязательно ошибаешься. Особенно в непредсказуемых ситуациях — скажем, на войне или в больнице. Если ты сделал что-то не так, как надо, либо понимаешь это сразу, либо убеждаешься позже — иногда спустя много лет.
Человек ведь не может не ошибаться. Даже не всякий приказ бывает продуман, очень часто отдаешь его непроизвольно. В данный момент тебе кажется, что надо поступить так-то и так-то, а через час ты понимаешь, что это было неправильно. Хорошо, если не закончится смертью. Но иногда заканчивается.
— Ну и с этим надо что-то делать.
— Ничего не надо делать. Надо и дальше командовать, потому что это твоя задача, а если ты действуешь с наилучшими намерениями, то так и продолжай впредь. А если что-то не получается, значит, ситуация такова, что получиться не может. Ясно, что ты — не Наполеон, но должен быть Наполеоном в меру своих возможностей.
— Мы ведь обычно помним ситуации, когда сами оказались не на высоте. Например, отвернулись, когда кого-то били.
— Не знаю. У меня такая память, что из нее это вылетает. Я вообще не смотрю назад. В жизни всегда поступал примерно одинаково. Во-первых, никогда никому не навредил. Это самое главное. А остальное… Так поступал, эдак, разные вещи делал, одних лечил плохо, других — хорошо. Ну и что? Впрочем, в медицине, когда через твои руки проходит масса больных, по-всякому может получиться.
— А разве врачу не приходится иногда ради спасения чьей-то жизни нарушать правила?
— Не будем об этом говорить, не то немедленно нагрянет какая-нибудь комиссия по этике из министерства… Если бы меня с первых шагов контролировала комиссия по этике, я бы уже двадцать лет сидел в тюрьме. Мы делали все, чего нельзя было делать. Все вопреки правилам. Иногда ничего не получалось, но иногда больной выживал. И это было самое главное.
64
Мечислав Мочар (1913–1986) — государственный деятель, генерал, в 1964–1968 гг. — министр внутренних дел. Организатор антисемитской кампании, начавшейся после подавления студенческих демонстраций в марте 1968 г.