— У вас бывали в гетто приятные минуты?
— Ну, целоваться с девочками было приятно.
— Вы говорите, что самое главное — жизнь, а свобода на втором месте… и часто повторяете, что в гетто, кроме смерти, страха, голода, была и любовь.
— Без любви никто бы не выжил. Без близости, без ощущения безопасности, без поддержки… Это необязательно должен был быть парень, это могла быть мать, сестра… Одному было очень трудно. Кое-кто из парней еще мог быть один, но девушки — нет.
Помню Злотогурского и его девчушку… Здоровенный был мужик, выходил из гетто, приносил нам хлеб и другие вещи. А она была крохотная, но прехорошенькая. Блондинка. В комнате, кроме них, спали и ходили между кроватями еще двадцать человек. Встаешь утром, а эта девочка лежит у него на плече, вся величиной с его руку, — видно было, чувствует себя в безопасности, потому что он рядом, потому что она целиком поглощена им, их любовью. Конечно, потом оба погибли, но это совершенно не важно. То время, что они были вместе, они прожили в покое. Такая девчушка ни дня не прожила бы одна. А так ей выпали два-три месяца радости, любви, тепла, безопасности. Ясно, что безопасность была относительная. Но, повторяю: в тех условиях ей обеспечил минимум безопасности этот огромный парень, к которому она могла прижаться, обнять рукой за шею. Она не была одна.
Одиночество — страшная штука. Одинокие люди сплошь и рядом погибали. Да, были активные ребята, которые продержались в одиночку, хотя и у них всегда была какая-то поддержка — товарищей, родных или кого-нибудь на арийской стороне.
Поэтому так важно было иметь свиве — не столько «среду», «окружение», сколько ощущение поддержки, особой ауры: сейчас мы вместе.
— Не само ли сознание, что в любую минуту можно погибнуть, вызывало такое жадное желание жить на полную катушку?
Вы рассказывали о девушке, чья мать покончила с собой, чтобы дочке достался ее «талон на жизнь», то есть справка, свидетельствующая, что, несмотря на ликвидацию гетто, обладатель такой справки все еще нужен для работы — это позволяло прожить на несколько месяцев дольше. Та девушка влюбилась в какого-то парня, он был ее первый мужчина, и они занимались любовью, ни на кого и ни на что не обращая внимания. Наконец-то она начала что-то получать от жизни и хотела в максимальной степени это использовать.
— Неправда. Она осталась одна в большой квартире на Павьей, 2. Пришел парень, она в него влюбилась, а у него была возможность выйти на арийскую сторону, и они вместе вышли. Это была ее первая любовь, она впервые легла с парнем в постель и три месяца была счастлива. Ее выдали, оба погибли, но эти три месяца для нее были… лучше не бывает.
В одиночку она и дня бы не прожила, потому что в гетто постоянно были облавы, а этот парень повертелся-покрутился и нашел способ вывести ее на арийскую сторону, где у него было какое-то жилье.
Обратите внимание: мало кто выжил на арийской стороне без всякой помощи. Это было невозможно. Почти у всех там были какие-то связи: либо с подпольными организациями, либо с друзьями, либо с довоенными организациями, либо со знакомыми.
Но главным тут были вовсе не знакомства, главным было это ощущение безопасности, когда рядом друзья. Взять хотя бы доктора Голиборскую: она имела все возможности перебраться на арийскую сторону, но считала, что, поскольку до войны заведовала лабораторией в больнице Берсонов и Бауманов, то и во время войны обязана продолжать там работать. И хотя могла не идти в гетто, пошла туда и руководила этой лабораторией. Потом вышла на арийскую сторону, жила у своих друзей на Жолибоже. Но когда во время Варшавского восстания мы прорвались на Жолибож, она не ночевала в своем надежном убежище, а приходила к нам и спала на кровати без матраса, на голых пружинах. Потому что у нас была атмосфера безопасности. Хотя ее друзья, муж и жена Глинские, замечательные люди, прятали ее в своей квартире и она чувствовала себя в безопасности, но душой была с нами — с теми, вместе с кем пережила три или четыре года войны.
Здесь была ее жизнь — и дело было не в любви к мужчине, а в любви к людям, с которыми Тося чувствовала себя связанной. В гетто она была опорой для своих лаборанток. Потом все эти девушки погибли, Тося осталась одна, и ее опорой стали мы.