Эдельман, старый и некрасивый, был именно таким Хердегеном. Хотя бы потому, что он здесь жил, потому, что хотел здесь жить и делал то, что делал, и чего-то категорически не допускал. Он вызывал любовь и страх, его слушались даже фашиствующие молодчики — достаточно было ему топнуть ногой. Сам совершенно без сил, он по-прежнему мог всё. Иногда даже злоупотреблял своим положением: как типичный польский святой, оборачивался чудовищем, каковым может быть только человек, начисто лишенный иллюзий.
Иоанна Токарская-Бакир — антрополог культуры, социолог, научный сотрудник Института прикладных наук при Варшавском университете. Специализируется в области антропологии религии, тибетологии, польской народной религиозности, польско-еврейских отношений, а также занимается тематикой Холокоста. Автор нескольких книг, в том числе «Легенды о крови. Антропология суеверия» (2008).
Не желай дома ближнего твоего
Не желай жены ближнего твоего, и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что есть у ближнего твоего.
Можно ли желать (или, скорее, вожделеть) не вещь, не человека, а какие-то человеческие качества — и всегда ли это плохо? Когда вожделение может стать приемлемым для цивилизации или хотя бы для простого человека? А может быть, это вообще разные вещи и не следует их смешивать?
Во время большой акции по уничтожению Варшавского гетто произошла, к примеру, такая история: женщина средних лет, полька, оставила своего мужа-поляка на арийской стороне и перешла на еврейскую сторону, чтобы пойти с евреем, своим любовником и любовью, в газовую камеру…
— Бывало ли в гетто так, чтобы супружескую пару разделяли: например, мужа или жену уводили на Умшлагплац, а тот, кто остался, без зазрения совести искал себе другого партнера? Чтобы избежать одиночества?
— Ну и вопросы вы задаете! Сегодня допустимо, что жена, когда муж уезжает за границу, заводит себе любовника. Это нормально?
— Но если муж или жена умирает, принято какое-то время соблюдать траур…
— Перестаньте, это условности. Надо смотреть, как бывает в жизни.
У моей матери была знакомая, ее муж и сын, как и многие мужчины, ушли в сентябре 1939-го из Варшавы; потом в гетто у нее был ухажер, с которым она жила год или два, точно не помню. Когда началась депортация, она могла уйти из гетто, а он нет. И она с ним осталась.
У другой женщины муж был в Лондоне. Она вывела детей на арийскую сторону, а сама осталась в гетто с одним мужчиной. Хотя тоже могла уйти. И они вместе погибли.
Но обе женщины успели мне сказать, что это были самые счастливые месяцы в их жизни.
— Вероятно, в гетто самыми вожделенными были талоны на жизнь.
— По-разному бывало. Однажды, когда их раздавали, я видел, как дочь получила талон, а мать не получила. Дочка вцепилась в такое железное ограждение, мать пыталась встать с ней рядом, но дочь отталкивала ее и кричала: «Отойди, отойди!» Я сам видел. А потом она была нашей лучшей связной, но в тот момент так себя повела.
Другая девушка, Рута, которую я хотел вывести из гетто, потому что она была в нашей организации, отказалась уйти — не захотела оставить мать. И в ту же ночь в каком-то схроне их обеих засыпало, и они задохнулись. Конечно, бывало, что люди жертвовали собой ради своих близких.
— Есть одна фотография ваших товарищей, сделанная уже после восстания. В лесу, с пистолетами, фасонистые такие…
— Знаю. Красивые ребята, храбрые партизаны.
— И форма у них военная, офицерские сапоги и тому подобное.
— А как же без сапог? Без офицерских сапог ты был никто, ноль.
— Но ведь вы сами в гетто не ходили в офицерских сапогах.
— Как это — не ходил? Ходил, конечно.
— В офицерских сапогах в гетто?
— Были у меня какие-то. С полгода, наверно… Видимо, со времени первой акции…
— …то есть с января 1943-го…
— …я ходил в офицерских сапогах. Разжился как-то… А в моей боевой группе был один парень, который их с меня снимал… Они были очень тесные… а он их снимал мигом: становился ко мне спиной, хватался за сапог, а я другой ногой упирался ему в спину и легонько подталкивал — раз, и сапог соскакивал. Ну а ноги приходилось обматывать портянками, потому что носков не было.