Однако, жить в Самсаре — значит зависеть от работы могущественных мастеров сна. Если их сила направлена на добро, это золотое время, если же на зло — это время тьмы. Сон может обернуться кошмаром.
Написано, что жить — значит страдать. Так оно и есть, говорят мудрые, потому что человек должен освободиться от своего бремени Кармы, если он достигнет просвещенности. По этой причине, говорят мудрые, полезно ли человеку во сне бороться со своей участью, с тропой, по которой он должен следовать, чтобы получить освобождение? В свете вечных ценностей, говорят мудрецы, страдание — ничто; в пределах Самсары, говорят мудрые, страдание ведет к добру. Но оправданно ли, что человек борется против тех, чья мощь направлена на зло? — Он сделал паузу и поднял выше голову. — В эту ночь между нами прошел Бог Иллюзии — Мара, могущественнейший из Мастеров Сна, склонный ко злу. Он натолкнулся на другого, на того, кто может работать с тканью снов различными способами. Он встретился с Дхармой, который может изгнать мастера снов из своего сна. Они сражались, и Бог Мара не существует более. Почему они сражались, Бог Смерти и Бог Иллюзии? Вы знаете, что пути богов непостижимы. Но это не ответ.
Ответ, оправдание одинаково как для людей, так и для богов. Добро и зло, говорят мудрые, ничего не значат для тех, кто в Самсаре. Согласитесь с мудрецами, которые учили наш народ с незапамятных времен. Согласитесь, но рассмотрите вещь, о которой мудрецы не говорили. Эта вещь — «красота», которая есть слово — но взгляните за это слово и рассмотрите Путь Безымянности. А что есть Путь Безымянности? Это Путь Сна. Но зачем нужен сон Безымянности? Этого не знает ни один из живущих в Самсаре. Так что лучше спросите, что делает сон Безымянности?
Безымянность, частью которой являемся мы все, дает форму сну. А что есть высший атрибут любой формы? Красота. Значит, Безымянность — артист. Значит, главное — не проблема добра и зла, а проблема эстетики. Бороться с могучими мастерами сна, чья сила направлена на зло или уродство, не значит бороться за то, чему учили нас мудрецы — быть безразличными в границах Самсары или Нирваны, а значит — бороться за симметричное видение сна, в границах ритма и точки, баланса и антитезы, которые делают сон вещью красоты. Об этом мудрые ничего не говорили. Эта истина так проста, что они, вероятно, проглядели ее. По этой причине я вынужден из-за эстетики ситуации обратить на нее ваше внимание. Бороться против мастеров снов, видящих безобразное — будь они люди или боги — можно лишь волей Безымянности. Эта борьба также несет страдания, и кармическое бремя человека тоже будет облегчено, как это было бы при необходимости терпеть безобразное; но это страдание производит более высокий конец в свете вечных ценностей, о которых так часто говорили мудрые.
И вот, я говорю вам, эстетика того, чему вы были свидетелями в этот вечер, была эстетикой высокого порядка. Вы можете спросить меня: «Откуда мне знать, что прекрасно, а что уродливо, и каким образом действовать?», и я скажу: на этот вопрос вы должны ответить сами. Для этого нужно сначала забыть то, что я говорил, потому что я не сказал ничего. Живите теперь в Безымянности.
Он поднял правую руку и склонил голову.
Яма встал, Ратри встала, Тэк прыгнул на стол.
Они ушли вчетвером, зная, что механизм Кармы на этот раз не сработал.
Они шли в пьяном блеске утра под Мостом Богов. Высокий папоротник, еще мокрый от ночного дождя, искрился по бокам тропы. Вершины деревьев и пики далеких гор рябили за поднимавшимся паром. День был безоблачным. Слабый утренний ветерок еще хранил следы ночного холода. Щелканье, жужжанье и щебет джунглей сопровождали идущих монахов. Монастырь, из которого они ушли, едва виднелся над вершинами деревьев; над ними тянулась изогнутая линия дыма, расписывающая небеса.
Служители Ратри несли ее носилки посредине движущейся толпы монахов, слуг и маленького отряда воинов. Сэм и Яма шли почти первыми. Тэк следовал за ними, невидимкой скользя меж листьев и веток.
— Погребальный костер все еще горит, — сказал Яма.
— Да.
— Жгут тело странника, умершего от сердечного приступа как раз тогда, когда он решил отдохнуть в монастыре.
— Правильно.
— Для экспромта твоя проповедь была просто очаровательна.
— Спасибо.
— Ты действительно веришь в то, что проповедовал?
Сэм засмеялся.
— Я весьма доверчив, когда речь идет о моих словах. Я верю всему, что говорю, хотя и знаю, что я лжец.
Яма фыркнул.
— Жезл Тримурти все еще падает на спины людей. Ниррити шевелится в своем темном логове; он тревожит морские пути юга. Не хочешь ли ты потратить еще один срок жизни на удовольствие заняться метафизикой — найти новые оправдания для подавления своих врагов? Твое выступление в прошлую ночь звучало так, словно ты перевернул понятия почему и как.
— Нет, — сказал Сэм, — я хотел испробовать другую линию на присутствующих. Трудно вызвать возмущение тех, для кого все — благо. В их мозгах нет места злу, несмотря на их постоянные страдания. Раб на дыбе, знающий, что он должен родиться снова — может быть, жирным купцом — если будет страдать с готовностью, смотрит на страдания иначе, чем тот у которого только одна жизнь. Этот раб может вытерпеть все, зная, что, как ни велика сейчас его боль, его будущие радости будут еще больше. Если такой человек не выбирает между добром и злом, тогда, возможно, красота и уродство могут служить одинаково. Меняются только названия.
— Тогда, значит, это новая, официальная партийная линия? — спросил Яма.
— Именно, — ответил Сэм.
Яма провел рукой по невидимой щели в одежде, извлек кинжал и поднял его.
— Салют красоте! — сказал он. — Долой уродство!