— Конечно, слышал, но ведь мозг не свиток.
— Нет? — улыбнулся Яма. — Ну, это было твое сравнение, а не мое. А что, в сущности, есть истина? Истина такова, какой ты ее подашь. — Он закурил. — Монахи были свидетелями странного и страшного дела. Они видели, как я принял свой настоящий вид и показал свою силу. Они видели, как Мара сделал то же самое — здесь, в этом монастыре, где мы возродили принцип ахимса. Они знают, что бог может делать такие вещи, не неся кармического груза, но шок был силен и впечатление было живым. И будет конечное сожжение. И во время этого сожжения та басня, что я рассказал вам, должна стать истиной в их умах.
— Каким образом? — спросила Ратри.
— Именно в ту ночь, в этот час, — сказал Яма, — когда образ огненного акта тревожит их мысли и сознание, новая истина должна быть выкована и укреплена вместо старой… Сэм, ты достаточно долго отдыхал. Теперь ты должен сделать это дело. Произнеси им проповедь. Ты должен воззвать к их самым благородным чувствам и высшим качествам духа, которые делают человека предметом божественного вмешательства. Ратри и я объединим силы, и родится новая правда.
Сэм вздрогнул и опустил глаза.
— Не знаю, смогу ли. Это было так давно…
— Будда всегда Будда, Сэм. Вытащи что-нибудь из своих прежних притч. У тебя есть минут пятнадцать.
Сэм протянул руку.
— Дай мне табаку и бумаги. — Он взял кисет и скрутил сигарету. — Огонька… Спасибо. — Он глубоко затянулся и закашлялся.
— Я устал врать им, — сказал он наконец. — Наверное, так.
— Врать? — переспросил Яма. — А кто тебя просит врать? Выдай им Нагорную проповедь, если хочешь, или что-нибудь из «Илиады», мне все равно, что ты скажешь. Просто расшевели их немножко, погладь слегка, вот и все, что я прошу.
— А потом что?
— Потом? Потом я займусь спасением их… и нас.
Сэм медленно кивнул.
— Ну, если ты так ставишь вопрос… Только я не вошел еще в форму для таких штук. Конечно, я найду парочку истин, подпущу благочестия… Но мне потребуется двадцать минут.
— Хорошо, пусть двадцать. А потом будем собираться. Завтра едем в Кейпур.
— Так рано? — спросил Тэк.
Яма покачал головой.
— Так поздно, — сказал он.
Монахи сидели на полу в трапезной. Столы были сдвинуты к стенам. Насекомые исчезли. Снаружи продолжался дождь.
Великодушный Сэм, Просвященный, вошел и сел перед монахами.
Вошла Ратри в одежде буддийской монахини и в вуали.
Яма и Ратри прошли в конец комнаты и сели на пол. Где-то слушал и Тэк.
Сэм несколько минут сидел, закрыв глаза, затем мягко сказал:
— У меня много имен, и ни одно из них не имеет значения. Говорить — это называть имена, но говорить — не существенно. Вдруг случается то, что никогда не случалось раньше. Видя это, человек смотрит на реальность. Он не умеет рассказать другим, что он видел. Однако другие желают знать и спрашивают его: «На что похоже то, что ты видел?» Тогда он пытается объяснить им. Допустим, он видел самый первый в мире огонь. И он говорит: «Он красный, как мак, но сквозь него танцуют другие, цвета. У него нет формы, он, как вода, текущая отовсюду. Он горячий, вроде летнего солнца, только горячее. Он живет некоторое время на куске дерева, а затем дерево исчезает, будто он его съел, и остается нечто черное, которое может сыпаться, как песок. Когда дерево исчезает, он тоже исчезает». Следовательно, слушатели должны думать, что реальность похожа на мак, на воду, на солнце, на то, что едят, и на то, что выделяют. Они думают, что огонь похож на все, как сказал им человек, знавший его. Но они не видели огня. Они не могут познать его. Они могут только знать о нем. Но вот огонь снова приходит в мир и не один раз. Многие смотрят на огонь. И через некоторое время огонь становится таким же обычным, как трава, облака или воздух, которым они дышат. Они видят, что он похож на мак, но не мак, похож на воду, но не вода, похож на солнце, но не солнце, похож на то, что едят, и на то, что выбрасывают, но он не то, он отличается от всего этого или он — все это вместе. Они смотрят на эту новую вещь и придумывают новое слово, чтобы назвать ее. И называют ее «огонь».
Если они встретят человека, который еще не видел огня, и заговорят с ним об огне, он не поймет, что они имеют в виду. Тогда они, в свою очередь, станут объяснять ему, на что похож огонь, зная по собственному опыту, что говорят не правду, а лишь часть ее. Они знают, что человек так и не поймет их, даже если бы они использовали все слова, существующие в мире. Он должен сам увидеть огонь, обонять его запах, греть возле него руки, глядеть в его сердцевину или остаться навеки невеждой. Следовательно, слово «огонь» не имеет значения, слова «земля», «воздух», «вода» не имеют значения. Никакие слова не важны. Но человек забывает вещи и помнит слова. Чем больше слов он помнит, тем умнее его считают товарищи. Он смотрит на великие изменения этого мира, но не видит их, как видит тот, кто смотрит на реальность впервые. Их имена слетают с его губ, и он улыбается и пробует их на вкус, думая, что он знает о вещах по их названиям. То, что никогда не случалось раньше, все-таки случается. Это все еще чудо. Великое горящее цветение, исток, извержение пепла мира, и ни одна из этих вещей, которые я назвал, и в то же время все они, и эта реальность — Безымянность.