— Я знаю, что это звучит глупо… но не могли бы вы прикоснуться к ней?
Гейдель исполнил просьбу, потом спросил:
— Говорят? И что же говорят? Неужели прозвище «святой» последовало за мной и сюда?
— Боюсь, что это так, сэр. Кто знает? Люди не всегда ошибаются…
— Но ты… Ведь ты работаешь в больнице и проводишь много времени среди ученых!
— О, они такие же, большинство… Может быть, это потому, что мы живем так далеко от цивилизации… Некоторые проповедники говорят, что это своеобразная реакция на то, что мы живем сейчас в тесном единении с природой, в то время как предки наши столетиями жили в городах. В общем, спасибо, что не отказали мне в пустячной просьбе.
— Спасибо, что подвезли.
— Счастливо!
В магазинчике Гейдель пополнил свои припасы, потом уселся за столик, в задней комнате, в которой не было окон, но было восемь старых, засиженных мухами настенных ламп. Воздух в ней был свежий — кондиционер работал исправно; Несмотря на то, что Гейдель оказался единственным посетителем, ждать, пока его обслужат, пришлось долго. Он заказал пиво, жареное мясо и не стал расспрашивать, из какого именно представителя местной фауны вырезан этот кусок — мера предосторожности, которой он неуклонно придерживался во время своих коротких визитов на незнакомые планеты. Отхлебывая пиво в ожидании мяса, Гейдель думал о себе.
Он — все еще геолог. Это ремесло он знал до тонкостей и мог заниматься им, не подвергая опасности чужие жизни. Ни одна из больших компаний не примет его на постоянную работу. Ни в одной из них не знали с уверенностью, тот ли он самый «X», но все знали, что вокруг него вечно происходит что-то непонятное. Вероятно, во многих картотеках против его фамилии значилось: «склонен к несчастным случаям». Да и сам он не собирался наниматься в большие компании — это было связано с риском оказаться там, где он не желал работать… например, вблизи поселений. Но многие компании были, однако, рады заполучить его в качестве независимого консультанта. Странно, результатом этого явилось то, что он заработал денег больше, чем когда-либо в своей жизни. Но деньги перестали играть заметную роль в жизни Гейделя. Он старался держаться подальше от городов, от людей, вообще от тех мест, где деньги тратятся в больших количествах. За последние годы он постепенно привык к одиночеству настолько, что даже небольшое скопление народа — как сегодня у больницы — приводило его в замешательство. Он понимал, что и самые последние его дни пройдут в одиночестве — в хижине на какой-нибудь захолустной планете, на берегу моря. Желания его ограничивались сигарами, коллекцией минералов и приемником, который можно настроить на Центральные Новости.
Он ел медленно. Подошел хозяин заведения, явно желая поговорить. Куда это он собрался с рюкзаком и запасом еды?
Побродить по холмам, объяснил Гейдель. Зачем? Гейдель открыл уже было рот, чтобы ответить, что это не его стариковское дело, и тут в голову ему пришло, что старик, наверное, тоже страдает от одиночества. Магазинчик его отнюдь не выглядел местом, где кипит деловая активность. Старик, скорее всего, почти не видит людей. К тому же он очень, очень стар.
Пришлось Гейделю выдумать историю. Кивая, хозяин выслушал ее. Очень скоро говорил уже старик, а Гейдель согласно кивал. Покончив с едой, он зажег сигару.
Время шло, и Гейдель чувствовал, что ему все приятнее становится общество этого человека. Он заказал еще пива, закурил вторую сигару.
В комнате не было окон, и Гейдель не мог видеть, какими длинными стали тени. Он рассказал старику о других планетах, показал ему камни. Старик рассказал ему о ферме, которой когда-то владел. Первые вечерние звезды уже осветили мир, когда Гейдель догадался взглянуть на свое хроно.
— Неужели уже так поздно? — воскликнул он. Старик глянул на хроно Гейделя, потом на свой собственный.
— Однако действительно поздно. Прошу прощения за излишнюю разговорчивость. Если вы торопитесь…
— Все в порядке, — сказал Гейдель. — Я просто потерял счет времени в вашем обществе. Но мне пора идти.
Он расплатился и быстро ушел. Струна безопасности и так натянулась уже до предела.
Он повернул направо и пошел сквозь сумерки в том направлении, откуда пришел в Италбар. Через пятнадцать минут он оставил позади деловую часть города и шел вдоль жилых домов. Небо чернело, зажигались все новые и новые звезды. Казалось, что фонари у домов горят ярче.
Проходя мимо каменной церкви, Гейдель заметил, что из ее цветных гласситовых окон льется слабый свет, и им овладело знакомое возбуждение, как всегда при виде церкви. Это было… когда? Десять лет назад? Двенадцать? Давно. Но он помнил тот случай до мельчайших подробностей.
Это был удушающий день на Муртании, и дневная жара застала его на открытой местности. Убежище он нашел в одной из подземных странтрианских часовен, где всегда темно и прохладно. Усевшись в самом темном углу, он решил отдохнуть и закрыл глаза, но тут же в часовню вошли еще двое. Вместо того чтобы погрузиться в молитву, как ожидал того Гейдель, они принялись что-то возбужденно шептать друг другу. Потом один из них ушел, а второй уселся на сиденье перед центральным алтарем. Гейдель внимательно рассмотрел его. Он оказался муртанианином, и его бронхиальные мембраны распухли и покраснели, что свидетельствовало о крайней степени возбуждения. Он не склонил головы, как положено, но смотрел вверх. Гейдель проследил за его взглядом и обнаружил, что смотрит он на ряд гласситовых картин, которые изображали непрерывный ряд божеств, опоясывающий все стены часовни.
Человек смотрел только на одну из картин — она светилась голубым огнем. Взглянув туда же, Гейдель почувствовал, будто его ударил электрический разряд, в руки и ноги что-то закололо, голова закружилась. Ему оставалось только надеяться, что это не обострилась одна из старых болезней. Но нет, организм его вел себя так, будто был здоров. Им овладело странное возбуждение, похожее на первые стадии опьянения, хотя у Гейделя во рту давно уже не было ни капли алкоголя. Часовня начала заполняться верующими, и, прежде чем Гейдель осознал это, началась служба. Чувство возбуждения и наполняющей силы начало расти, потому что в мозгу Гейделя возникли некие специфические эмоции — странно противоречивые эмоции. Ему захотелось прикоснуться к окружающим, называть их «брат мой», любить их, вылечить от болезней. В следующее мгновение он уже ненавидел их, сожалел о том, что только-только вышел из катарсис-комы, иначе он с удовольствием напустил бы на всю конгрегацию какую-нибудь неизлечимую гадость. Эпидемия распространилась бы, как огонь по бензиновой луже, и прикончила бы их всех за день. Мозг Гейделя разрывался между этими желаниями, и он подумал, что сошел с ума. Прежде он никогда не отмечал у себя шизофренических тенденций и не был экстремистом в отношениях с людьми. Не было в нем ни любви, ни ненависти к своим собратьям — он принимал их такими, какие они есть, и старался уживаться со всеми. И теперь Гейдель никак не мог понять, откуда взялись эти раздражающие его желания…
Гейдель дождался, пока схлынет очередная волна ненависти, встал, волна любви понесла его к выходу, и он достиг двери на самом ее гребне.
— …Мир, брат мой… нижайше прошу прощения… простите, потому что я люблю вас… извиняюсь всем сердцем… пожалуйста, не сердитесь на меня за неловкость…
Выбравшись из часовни, он взлетел по ступенькам на улицу и побежал. Через несколько минут Гейдель снова обрел свое обычное состояние Потом он не раз подумывал, не навестить ли психиатра, но воздержался, объяснив случившееся резким переходом от жары к холоду в сочетании со всеми теми маленькими необычными эффектами, сопутствующими пребыванию на чужой планете.
Впоследствии, хотя ничего подобного с Гейделем больше не случалось, он ни разу не переступил больше порога ни одной церкви и всегда старался обходить их стороной.