Он чувствовал, как сила поет в его болячках и в новой, незаживающей язве на правой ладони.
До чего же хорошо!
В ожидании колокола Дейлиг с Диглы, как то было в его обычае, размышлял. Он сидел на балконе, наполовину прикрыв веками глаза, и не замечал океана, к которому было обращено его лицо.
Случилось то, к чему долгое служение богам не смогло подготовить его. Он никогда не слышал ни о чем подобном, хотя религия, обряды которой он отправлял, была весьма многообразной и чрезвычайно древней.
Невозможно не представить этот феномен галактического масштаба вниманию Имен. Но Имена странно безразличны к делам своих храмов. В основном Носители Имен общались друг с другом по делам, касающимся украшения планет, в которых почти все они принимали участие.
Не будет ли наглостью с его стороны обратиться непосредственно к одному из Тридцати Трех Живущих?
Вероятно.
Но если они пребывают в неведении, разве не его долг обратить их взгляд в нужном направлении?
Он размышлял. Он размышлял долго.
Когда прозвенел колокол, он встал и пошел к передатчику.
Нечестно, решил Гейдель, хотя именно этого он хотел, и теперь это казалось ему совершенно необходимым. Но в это время, когда он предпринял необходимые действия, у негр были другие намерения, и это обстоятельство отняло у случившегося пикантность, вкус, который в противном случае был бы куда слаще.
Он шел по улицам Италбара. Нигде не было света. Ничего не двигалось под сверкающими звездами.
Он снял вывеску, извещавшую о карантине, посмотрел на нее, разорвал, уронил клочки на землю и пошел дальше.
Он хотел прийти ночью, измазать дверные ручки гноем своих язв, провести скрюченными пальцами по перилам, залезть в магазин и плевать на пищу.
Где они все? Умерли, умирают, разбежались. Город ничем не напоминал тот Италбар, каким Гейдель увидел его в первый вечер, с холмов. Тогда у него были другие намерения…
Он искренне сожалел о том, что оказался орудием смерти случайно, а не по своей воле.
Но будут другие Италбары… и планеты, полные Италбаров.
На перекрестке, где мальчик пожал Гейделю руку, он остановился и вырезал себе посох.
На месте, где мужчина предложил подвезти его, он остановился и плюнул на тротуар.
Прожив столько лет в одиночестве, Гейдель чувствовал, что понимает природу человека лучше тех, кто прожил всю жизнь в городах. Видя, он мог судить.
Сжимая посох, он вышел из города в направлении холма. Ветер развевал его волосы и бороду, звезды Италбара сияли в его глазах.
Он улыбался.
Малакар поудобнее вытянул обвешанные оружием руки и ноги, подавил зевок.
— Еще кофе, Морвин?
— Спасибо, капитан.
— Значит, ОЛ хочет разжечь старые страсти и использовать меня как предлог? Прекрасно.
— Мне это было представлено несколько иначе, сэр.
— В итоге получается одно и то же.
Не могу я доверять тебе, решил Малакар, хотя сам ты считаешь, что заслуживаешь доверия. Ты был прекрасным заместителем, и всегда нравился мне. Но артистические натуры никогда не отличались надежностью. Ты ушел туда, где покупают твои картины. С этим твоим телекинезом, направь его на ядерный реактор, мы смогли бы снова поработать вместе. Плохо… Почему ты не куришь ту трубку, что я подарил тебе?
— Он думает сейчас именно об этом, — сказал Шинд.
— О чем он еще думает?
— Информация, которой я боялся, не выделяется среди его мыслей. А если как-то и выделяется, я не могу признать ее опасной.
— Морвин, мне хотелось бы попросить тебя об одолжении.
— Сэр?
— Это касается тех сонных шаров, которые ты делаешь…
- Да?
— Мне хочется иметь такой же.
— Был бы рад, но у меня нет с собой нужного оборудования. Знай я, что вы заинтересуетесь, я бы…
— Мне понятен сам принцип твоего искусства, и, вполне вероятно, что оборудования МОЕЙ лаборатории нам должно хватить…
— Нужны еще наркотики, телепатическая связь., сам шар.
— …сам я — доктор медицины, мой друг — телепат, он может и передавать и посылать мысли. Что касается шара, мы его сделаем.
— Что ж, интересно будет попробовать.
— Отлично. Почему бы нам не начать… прямо сейчас?
— Не возражаю. Знай я о вашем интересе раньше, я и сам давно предложил бы свои услуги.
— Я задумался об этом совсем недавно, а сегодняшний день ничем не хуже любого другого.
Гейдель путешествовал сквозь джунгли Клича. На лодке он проплыл по реке Барт сотни миль, останавливаясь в деревнях и маленьких городках.
Внешне он теперь и в самом деле напоминал святого подвижника — казался выше и сильнее; глаза его и голос привлекали внимание толпы. Одежда его превратилась в лохмотья, спутанные грязные волосы развевались по ветру, тело покрылось бесчисленными язвами, гнойниками, опухолями, неприятного цвета пятнами. Он проповедовал, и люди слушали его.
Он проклинал людей. Он говорил о жажде насилия, изначально живущей в их душах, и о зле, формирующем глубины сознания. Он говорил о человеческих преступлениях, взывающих о правосудии, и возглашал, что правосудие свершилось. Он говорил, что акт покаяния лишен всякого смысла, и убеждал людей провести оставшиеся часы в устройстве своих дел. Никто не смеялся, услышав эти слова, хотя потом многие улыбались.
Кое-кто, однако, повиновался.
Возвещая таким образом День Уничтожения, Гейдель шел от деревни к городу, от города к столице; и ни одно его пророчество не осталось неисполненным.
Немногие оставшиеся в живых начали считать себя, по какой-то смутной причине, избранными. Но избранными КЕМ или ЗАЧЕМ — они не имели ни малейшего представления.
— Я готов, — сказал Малакар.
— Хорошо, — согласился Морвин. — Начнем.
Какого черта ему нужно? — спросил он себя. Капитан никогда не был склонен к самоанализу, к каким-бы то ни было эстетическим чувствам, и вдруг ему захотелось обзавестись в высшей степени личным произведением искусства. Неужели он изменился? Нет, надеяться на это было бы ошибкой. Его вкус в украшении своего обиталища остался ужасным, и ничто в его убранстве не изменилось со времени моего последнего посещения. Его намерения, планы, желания не претерпели изменений. Нет. Его просьба диктуется отнюдь не эмоциями. Тогда чем же?
Морвин следил, как Малакар впрыскивает себе в руку прозрачную жидкость.
— Что это за наркотик? — спросил он.
— Просто слабый галлюциноген. Подействует через несколько минут.
— Но, капитан, вы еще не объяснили мне, к чему готовиться… что, так сказать, воплощать.
— Этим я только облегчаю твою задачу, — сказал Малакар, укладываясь на кушетку. — Я скажу — через Шинда, — когда все будет готово. Тебе останется только ударить по кнопкам и запечатлеть именно то, что сформируется к тому, моменту в моем сознании.
— Это подразумевает участие в процессе вашего СОЗНАНИЯ и непременно приведет к ослаблению силы и четкости видения. Поэтому, сэр, я предпочитаю пользоваться своими собственными медикаментами.
— Не волнуйся, образ будет ясным и четким.
— Сколько придется ждать, пока видение достигнет необходимой четкости?
— Минут пять. Оно придет внезапно, но останется достаточно долго, чтобы ухватить его.
— Постараюсь, сэр.
— Постарайся, Морвин. Это приказ. Я уверен, что таких сложных задач у тебя еще не было. Но я хочу, когда проснусь, увидеть перед собой законченную работу.
— Слушаюсь, сэр.
— Почему бы тебе ненадолго не расслабиться?
— Да, сэр.
— Шинд?
— Я здесь, капитан. Он все еще в недоумении, не понимает, почему вам захотелось этого и что это будет такое. Не будучи в состоянии ответить на эти вопросы, он решил обойти их. Скоро я все узнаю, говорит он себе, хочет успокоиться и выполнить приказ. Он очень напряжен — ладони потеют, и он вытирает их о брюки. Пытается контролировать свое дыхание и частоту сердечных сокращений. Успокаивается. Поверхностные мысли теряют интенсивность… Вот! Он делает со своим мозгом что-то, чего я не могу понять. Очевидно, готовит себя к появлению своего необычного таланта. Теперь он по-настоящему спокоен и сознает это. В нем не осталось ни эрга напряжения… он может позволить себе мечтать. Всплывают непрошенные мысли, и так же легко уходят. Завитки, клубочки, ничего особенно выдающегося.