— На Дейбе мы вступили в формальный контакт.
— Я не могу вспомнить этого.
— Ты болел. Мы спасли тебя.
«МЫ»?
— Я. Это я спасла тебя в тот раз, чтобы мы могли принести пользу друг другу.
— Почему ты ждала так долго?
— Время не имело значения — до недавней поры.
Он повернулся, чтобы посмотреть на нее. И быстро поклонился, потому что перед ним были только синее пламя и синий лед.
— Что случилось? — пробормотал он.
— Ты принес больше того, что мне нужно, и одновременно меньше, ДРА фон Хаймак. Крошечные воспоминания незначительной жизни перестали быть частью наших деяний. Пусть уходят. Ты больше не тот, кем был на Дейбе, и даже на Кличе. Преклонись предо мной. Восхваляй меня. И я сделаю тебя богом. Я окажу тебе величайшие милости.
— Я преклоняюсь перед тобой и восхищаюсь тобой.
— Когда ты проснешься, ты будешь идти, пока не придешь в город. Там ты не произнесешь ни слова. Ты укажешь пальцем на первое встретившееся живое существо…
— …я укажу пальцем на первое встретившееся мне живое существо…
— Ты почувствуешь, как сила раскрывается внутри тебя подобно цветку, поднимается подобно змее…
— … Я почувствую силу…
— Потом ты уйдешь из того места и найдешь другое…
— …я найду другое место…
— Ты прекрасен, и я люблю тебя, ДРА фон Хаймак!
Он почувствовал, как, подобно монетам для Харона, прикасаются к его глазам холодные губы. Потом до него донеслась песня. Голубела луна. Кровь падала с кончиков ее пальцев на раскрытую ладонь. Песня стала частью вечности.
Малакар дал ей снотворное и отправил в каюту. Если бы не это, ему пришлось бы выключить экраны — они вызывали у нее головокружение. По правде говоря, он мог бы обойтись и без экранов, но Джакара действовала ему на нервы с самого отлета.
Дело не в том, что она — просто красивая женщина, которая обожествила тебя и боится твоего прикосновения, думал он. И не в ее непрекращающихся рассуждениях об ИДЕЕ, не в том, что она ждет от тебя рассказов о прошлых битвах… Но в чем? Может быть, в том, что я на целых две недели прикован к другому человеку, да еще в подпространстве? Нет, опять не угадал. Внезапная тяжесть свалившегося на меня груза времени? Она тычет мне в нос годами, разницей между тем, кем я был, и кем стал. Неужели раньше я и вправду мог ненавидеть с такой силой, что готов был сжечь город, чтобы извести крыс? Когда же началось размягчение характера, движение от чистой ненависти к идиотским планам достигнуть статуса Лиги? Очевидно, это произошло настолько постепенно, что до последнего времени я даже не ощущал перемен. Я горел желанием разрушать, а теперь не уверен, правильно ли это. А Сэндо… Интересно, мог он помочь ДИНАБ? Если бы я попросил его? Он рассуждал вполне здраво, если не считать болтовни про странтрианскую богиню… Это же чушь, даже если сам Сэндо верил в нее. Джакара или выносит на поверхность худшее, что есть во мне, или подавляет меня… Нет, опять не то! Но все же… Я постараюсь поспать, когда она проснется. Если люди Сэндо свяжут мое имя с обстоятельствами его смерти, тогда мне действительно придется тяжело. Им наплевать на политические границы. Ну что ж, посмотрим… Когда я спущу с цепи фон Хаймака, тяжело придется всем. Кто-нибудь сложит два и два и начнет охотиться за-мной. Глупо было посылать им этот шар. Нужно было сохранить его. Неужели я так измельчал? Напомнил: «мементо мори»? Трудно сказать… Скольких сукиных сынов из Генерального Штаба ОЛ я пережил? Они-то не носились по подпространству, как мы… Земля, из всех планет! Бифрост… Куда я так спешу? Хочу поскорее разделаться с этим? Наверное… Боже, не давай мне совести! Я не могу позволить себе такой роскоши еще чуть-чуть… Как красиво падают ее волосы, и эти испуганные глаза…
Голубая звезда появилась в центре звездоворота, и Малакар следил, как она раскручивается по спирали и, как камень из пращи, вылетает прочь с экрана.
— Развалины пей’анского города — пустяк, — сказал Малакар, обводя рукой пейзаж, — когда смотришь не целую планету, пребывающую в таком же состоянии.
Джакара смотрела на то, что осталось от Манхэттена.
— Я видела фотографии, — сказала она, — но…
Он кивнул.
— Сейчас мы пройдемся над Миссисипи, а потом я покажу тебе место, где раньше была Калифорния.
Один за другим он включал экраны, и спутники показывали им искалеченную Землю.
— Они здорово потрудились, — сказал Малакар.
Зачем ему это? — подумал Морвин, притворявшийся, будто рассматривает кратер. Где бы он ни подцепил эту девицу, он превращает ее в некое подобие себя самого. Как она говорила вчера за ужином… Еще год, и она станет хуже, чем даже он. Может быть, уже… Неужели ненависть необходима, чтобы командовать флотом? Уметь так согнуть мышление человека, что оно начинает копировать твое собственное? Конечно, это не мое дело, но она кажется такой юной… Может быть, это меня нужно гнуть. Может быть, ОНИ правы. После войны я покрылся жирком, а такие люди продолжали сражаться. Что, если не все еще потеряно? Вдруг капитану каким-то чудом удастся выиграть? Нет, это для комментаторов Центральных Новостей. Слишком неправдоподобно. И все же… Неужели мое мышление стало напоминать баранье? Или я слишком долго забавлялся с чужими снами? Наверное, девушка едва помнит войну, но тем не менее она — с ним. Что он уготовил для нее?
— Ужасно, — услышал Морвин свой собственный голос и перевел взгляд с девушки обратно на экран. — Капитан, откуда такой внезапный интерес к эпидемиям?
Малакар целых полминуты внимательно смотрел на него, потом ответил:
— Это мое новое увлечение.
Морвин набил трубку, зажег ее.
…Что-то не в порядке, решил он. Интересно, что замышляет эта парочка? Когда я делал для него тот проклятый шар, это напомнило мне о вещах прочно, казалось, забытых… Что он сделает с девушкой? Швырнет ее волкам, как прочих? И умирая, она будет молиться за него и верить в его правоту? Ей нужно поскорее убраться отсюда. Впереди у нее слишком долгая жизнь, чтобы потерять ее таким образом. Однако подобной одержимости можно и позавидовать. Интересно, какие опасности несет новая тактика? Кто-то должен присмотреть за девушкой…
Он выдохнул клуб дыма. Он погладил свою длинную рыжую бороду.
Наконец:
— Меня тоже интересуют эпидемии, — сказал он.
Первым живым существом, которое он увидел утром, оказался шагающий по узкой тропинке юноша. Когда он приблизился, Гейдель выступил из кустов прямо перед ним, услышал «Боже милостивый!» и наставил на него распухший палец.
Он почувствовал, как сила закипела внутри него и прыгнула, подобно искре.
Юноша пошатнулся, чуть не упал, но удержался. Провел ладонью по лбу.
— Кто ты? — спросил он.
Гейдель не ответил, но сделал несколько шагов навстречу юноше.
Тот вздрогнул, бросился бежать и скоро скрылся за поворотом.
Только тогда позволил себе Гейдель легчайшую из улыбок. Дальше идти не стоит.
Повернувшись к подернутым дымкой холмам на юге, на которых и за которыми кишел избыток жизни, он продолжал свое паломничество. Радуга висела прямо перед ним.
До самого конца недели Морвин не был уверен, возьмет ли Малакар его с собой. Нужно было скорее на что-то решаться. По приготовлениям Малакара ясно было, что он собирается в путь через день — два. Интересно, подумал Морвин, какая именно новость подстегнула его? Он все еще не имел доступа к секретам своего бывшего командира.
Джакара, безусловно, такой доступ имела, и Морвин слегка завидовал ей.
Сам он уже высказался, теперь все зависело от Малакара. Анализируя охватившее его чувство вины и возрождающейся ярости, Морвин знал, что истоки свои они берут из той ночи на кушетке и той вещи, что выудил он из сна. Он хотел, чтобы ему доверяли, как Джакаре. Наверное, снова прольется кровь. Он начал ощущать в себе старую заразу, старую ненависть.
Куда же он все-таки собрался? И зачем? Морвин с почти религиозным рвением прислушивался к новостям, но не заметил в них ничего, что могло подстегнуть Малакара на одну из своих «бей-беги» штучек. С другой стороны, источником этой информации могли быть и не Центральные Новости, а, например, руководимое Малакаром подполье в сердце ОЛ. Как бы то ни было, раздражение его росло.