Я вел себя спокойно, а если бы и стал кривляться, это ничего бы не изменило. Я снова начал нагонять ее. Она оглянулась и еще ускорила движение, снова оглянулась. Я уверенно нагонял ее, пока не установил стабильную дистанцию в шесть метров. Тогда она выпустила вниз струю воздуха. Именно этого я и боялся. Мы находились на середине корпуса корабля, и ей не следовало стравливать воздух. Сильные выбросы сжатого воздуха легко могли реактивной силой подбросить ее вверх и ударить о корпус. Главное назначение этого приема — разорвать морские растения, опутывающие пловца, чтобы высвободиться, или же для борьбы с сильным течением. А она мчалась вперед, точно метеорит, и я чувствовал, что пот выступил у меня под маской. Выбросы окончились, а она все еще неслась вперед. Я рванулся за ней, не прибегая к компрессионным выбросам воздуха, но она все же значительно опьянела от избытка кислорода и, похоже, пошла на поверхность, увеличив разрыв.
Я еще ускорил движение и метр за метром начал сокращать расстояние. Я не мог бы поймать или опередить ее, до того как она дотронулась до корпуса. Затем вращающиеся магниты начали свое действие, и она закачалась. Чувствовалось сильное тяготение даже на таком расстоянии.
Я однажды попал под винты на «Дельфине» — рыбачьей лодке среднего класса. Но тогда винт был отключен вовремя, и все обошлось благополучно, только в вахтенном журнале было упомянуто, что я был пьян и ничего о том, что меня отстранили от вахты. Моя спутница наполовину сбавила скорость, но все же двигалась наперерез кормовому подъемнику. Я и сам почувствовал, как тащит винт, и замедлил движение.
Она тоже притормозила, но казалось, что уже слишком поздно. Трудно оценивать расстояние под водой, но все говорило за то, что я был прав. Она была на безопасном расстоянии от главного винта, но малый винт, расположенный восемью — десятью метрами далее, был уже реальной угрозой.
Она повернулась и медленно поплыла прочь. Я выпустил сжатый воздух, чтобы быть в двух метрах позади нее и в тридцати — от лопастей винта.
Мне вовремя удалось схватить ее за плечо. Плавает, как черт! Удар масками… Не сломались — и то хорошо. Ууф-ф, все самое страшное позади!
Мы освободились от притяжения винта, и я вдруг вспомнил почему-то о бренди.
Бесконечно качаясь в колыбели, я размеренно поплевывал в потолок. Бессонница, и снова заболело левое плечо. Пусть падает на меня дождь — он излечит мой ревматизм. Дьявольски глупо, что я сказал это, а сам дрожал и кутался в простыни.
Она: «Карл, я не могу сказать это».
Я: «Тогда назови это подкупом — тот вечер в Говино, мисс Луарих, а?
Она: «Совсем нет».
Я: «Хочешь еще бренди»?
Она: «Налей еще стаканчик».
Я (пью): «Все длилось только три месяца. Никаких денег? Много денег у обоих. Нет уверенности, были они счастливы или нет. Темное вино, хорошая рыбалка. Может быть, он провел много времени на берегу. Или, может быть, она провела мало времени у моря. Хорошая пловчиха. Тащила его всю дорогу до Лидо, массируя ему легкие. Молодые оба. Сильные оба. Богатые и непоседливы, как черти. Корфу, возможно, их более сблизил. Впрочем нет. Он захотел поехать в Канаду».
Она: «Поезжай хоть к черту!» Я: «Может быть, ты отправишься первой?» Она: «Нет».
Во всяком случае, она уехала. Тысяча чертей. Он упустил одно или двух чудовищ. Она же получила громадное наследство. Сегодня много молний. Дьявольски глупо. Да, я ненавижу тебя, Андерсон, с твоим стаканом новых зубов и ее новые глаза… Невозможно — трубка постоянно гаснет, не хочется вдыхать дым. Снова плевок!
Семь дней спустя на экране показался Икки. Зазвенели сигналы, застучали каблуки матросов. Малверн предложил переждать все это, сидя на палубе. Но я надел свою сбрую и ждал развития событий. Синяк выглядел хуже, чем ощущался. Я упражнялся каждый день, и плечо не беспокоило меня.
Дальность — тысяча метров, погружение — тридцать. Ничего не показывалось на поверхность.
— Мы будем охотиться на него? — спросил один из членов команды.
— Да, до тех пор, пока она не поймет, что напрасно тратит деньги на горючее, — передернул я плечами.
Вскоре экран очистился и оставался таким еще долго. Мы все находились в тревожном состоянии, и так продолжалось наше плавание.
Я не обменялся и дюжиной слов со своей хозяйкой, с тех пор как мы тонули с ней вместе под днищем плота. Поэтому я решил открыть счет:
— Он ушел на северо-восток. Сейчас мы позволяем ему уйти, а через несколько дней будем иметь возможность поохотиться… — Все-таки какое у нее восхитительное лицо!
— Все ли опустились в трюм? — спрашивал громкоговоритель у засуетившегося экипажа. Где в это время был я? А кто, вы думаете, орал по громкоговорителю?
Все свободные от вахты были на палубе, когда разверзлись хляби, и все сразу попрятались. Лифты ушли вниз со своим живым грузом.
Я бросился к ближайшей башне с криком, интуитивно поняв, когда сверкнет молния. Отсюда я кричал в мегафон и потратил полминуты, руководя передвижением команды.
Слышались ругательства, Майк говорил по радио, но ничего серьезного не происходило. Я был за промедление оставлен наверху.
Я нырнул под чехол с танка, под которым к тому времени я прятался уже несколько раз, сложил ласты горкой и откинулся назад, наблюдая за ураганом. Наверху было темно, как в воде, мы были посередине, и какой-то свет струился со всех концов этого ровного блестящего пространства. Вода не падала каплями — она собиралась в струи над нашими головами и падала сплошняком.
Использовав ремни от своей амуниции, я привязал себя к креслу, привинченному к палубе, и долго смотрел на гремящую лавину вод, пока не стал замечать в ней лица и людей. Потом я позвал Майка.
— Что ты делаешь там, внизу?
— Нет, лучше скажи, что ты делаешь там, наверху? — ответил он. — Что тебе там понравилось?
— Кстати, ты случайно не со Среднего Запада?
— Оттуда. А что?
— Бывают там такие штормы?
— Иногда.
— Тогда постарайся припомнить самый худший из них!
— Так что же ты там все-таки делаешь?
— Привязал себя к креслу. Смотрю на то, что происходит вокруг судна.
И в эту минуту я увидел за бортом какую-то темную тень. Огромный, именно такой, каким я его помню, Икки показался на несколько минут над поверхностью воды и огляделся. Нет силы на Земле, которая была бы сравнима с ним, с тем, кто был рожден, чтобы пугать всех остальных живущих. А я выбросил сигарету, чувствуя то же самое, что и раньше — паралич и неисторгнутый из груди крик.
— Как там у тебя, Карл?
Икки снова посмотрел на меня. Или, быть может, мне это только показалось?
— У тебя все в порядке? — прозвучал радиоголос. — Эй! Что у тебя? Скажи что-нибудь.
Вы когда-нибудь видели ствол летящего смерча? Он кажется живым, двигающимся кругами. Ничто иное не имеет права быть таким огромным, сильным и смертоносным. Вид его вызывает болезненное ощущение.
— Пожалуйста, ответь мне! — снова прозвучал голос в наушниках.
А Икки ушел и больше не возвращался. Я сказал ему вслед пару словечек и взял еще одну сигарету из пачки.
Еще семьдесят или восемьдесят тысяч волн разбились с монотонным шумом о борт плота. Пять дней, в течение которых это произошло, минули, ничего не изменив. А потом начала прорисовываться удача. Звонки зуммеров нарушили нашу прерываемую лишь чашкой кофе летаргию, и мы ринулись из галереи прочь.
— На корму! — крикнул кто-то. — Дальность пятьсот метров!
Я бросился к своим рюкзакам и начал застегивать пряжки. Мои вещи всегда находятся от меня на расстоянии вытянутой руки. Потом я бежал по палубе, подпоясываясь на ходу.
— Дальность пятьсот, погружение двадцать, — рявкнули динамики.
Огромные двери с грохотом раскрылись, и слайдер поднялся во весь свой рост, неся на себе консоли с миледи Луарих. Что-то загрохотало позади меня, вперед выдвинулась закрепляющая штанга. От нее поднялась стрела и еще более выдвинулась вверх.
Я повернулся лицом к слайдеру, когда динамики сообщили: