Яма сунул саблю за пояс и достал трубку, которую купил в гостинице. Он набил ее и закурил.
— Ясно, что мы должны побеседовать хотя бы для того, чтобы очистить наши мозги от вопросов, — сказал он, — так что я устроюсь поудобнее.
Он тоже сел на низкий камень.
— Во-первых, некто может превосходить своих товарищей но, тем не менее подчиняться им, если все они служат общему делу, которое больше, чем любое личное. Я уверен, что служу такому делу, иначе я не стал бы в этом участвовать. Ты чувствуешь то же самое относительно своего дела, иначе ты не стал бы вести эту презренную аскетическую жизнь — хотя я заметил, что ты не такой изможденный, как твои последователи. Насколько я помню, тебе предлагали божественность несколько лет назад в Мюнхене, а ты посмеялся над Брамой, напал на Дворец Кармы и набил жетонами все молитвенные машины города…
Будда хихикнул. Яма тоже посмеялся с ним и продолжал:
— В мире не осталось ни одного Акселерациониста, кроме тебя. Это тупик, ты из него никогда не выйдешь на первое место. Я в какой-то мере уважаю твой образ действий. Мне даже пришло в голову, что, если бы ты понял безнадежность своего нынешнего положения, тебя можно было бы убедить присоединиться к хозяевам Неба. Хотя я пришел сюда убить тебя, но, если тебя можно убедить и ты дашь слово, что кончишь свою дурацкую борьбу, я поручусь за тебя. Я возьму тебя с собой в Небесный Город, где ты примешь то, от чего однажды отказался. Боги послушают меня, потому что я им нужен.
— Нет, — сказал Сэм. — Я отказываюсь именно потому, что я убежден в тщетности моего положения и полон решимости продолжать спектакль.
Из лагеря в пурпурной роще донеслось пение. Одна из лун скрылась за вершинами деревьев.
— Почему твои последователи не ломают кустов в стремлении спасти тебя?
— Они придут, если я позову, но я не будут звать. Мне этого не нужно.
— Зачем они наслали на меня этот дурацкий сон?
Будда пожал плечами.
— Почему они не поднялись и не убили меня, пока я спал?
— Это не их Путь.
— А ты мог бы? Никто бы не узнал, что Будда сделал такое.
— Возможно. Как тебе известно, личные силы и слабости вождя еще не мерило самого дела.
Яма сильнее пыхнул трубкой. Дым окутал голову и слился с туманом, который становился все гуще.
— Я знаю, что мы здесь одни и ты безоружен, — сказал Яма.
— Мы одни. Мои дорожные принадлежности спрятаны дальше по моей дороге.
— Какие дорожные принадлежности?
— Я здесь закончил. Ты угадал правильно. Я начал то, что собирался начать. Когда мы закончим нашу беседу, я уйду.
Яма засмеялся.
— Оптимизм революционера всегда вызывает удивление. Каким образом ты предполагаешь уйти? На ковре-самолете?
— Я пойду, как всякий другой.
— Это, пожалуй, унизительно для тебя. Может, стихии мира поднимутся на твою защиту? Я не вижу громадного дерева, укрывающего тебя ветвями. И здесь нет разумной травы, хватающей меня за ноги. Скажи, как ты совершишь свой уход?
— Я, пожалуй, удивлю тебя.
— А как насчет нашего боя? Я не люблю убивать безоружных. Если у тебя действительно спрятаны какие-то припасы неподалеку, то сходи за своим мечом. Это все-таки лучше, чем вовсе не иметь шансов. К тому же я слышал, что господин Сиддхарта был в свое время замечательным фехтовальщиком.
— Спасибо, нет. В другой раз, может быть. Но не сейчас.
Яма снова выпустил дым, потянулся и зевнул.
— По-моему, у меня нет больше вопросов к тебе. Спорить с тобой бесполезно. Мне больше нечего сказать. Ты можешь еще что-нибудь добавить к разговору?
— Да, — сказал Сэм, — любит ли кого-нибудь эта шлюха Кали? Сведения самые разные, и их так много, что я уж стал думать, что она — подстилка для всех мужчин…
Яма отшвырнул трубку. Она задела его по плечу и рассыпала поток искр вдоль его рукава. Он поднял саблю над головой и шагнул вперед.
Когда он ступил на песчаную полосу перед камнем, его движение было остановлено. Он чуть не упал, согнулся, но не мог двинуться, как ни старался.
— Зыбучий песок, — сказал Сэм. — И более быстрый, чем обычно. К счастью, ты попал в более медленную часть. Так что тебе придется оставаться в этом положении довольно долго. Я хотел бы продолжить разговор, если бы думал, что у меня есть шанс убедить тебя присоединиться ко мне. Но я знаю, что мне это не удастся — так же, как и ты не убедишь меня идти на Небо.
— Я освобожусь, — тихо сказал Яма, не дрогнув. — Я освобожусь каким-нибудь образом и снова приду за тобой.
— Да, — сказал Сэм, — чувствую, что так и будет. Я даже научу тебя, как это сделать. Сейчас же ты представляешь собой как раз то, о чем мечтает каждый проповедник: плененного, придерживающегося противоположных взглядов. Так что я произнесу для тебя короткую проповедь, господин мой Яма.
Яма решил не терять саблю, приподнял ее и вложил в ножны.
— Проповедуй, — сказал он, и ему удалось поймать взгляд Сэма.
Сэм покачнулся, но заговорил снова:
— Поразительно, каким образом твой мутантский мозг генерирует мысль, передается любому другому сознанию, которое тебе удается перехватить. Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз воспользовался своей единственной способностью, как сделал сейчас, но она тоже все еще работает. В каком бы теле я ни обитал, моя сила, оказывается, следует за мной. Я знаю, что это происходит со всеми нами. Я слышал, что Ситала может управлять температурой на далеком расстоянии. Когда она берет себе новое тело, сила следует за ней в ее новую нервную систему, но сначала действует очень вяло. Агни, я знаю, может зажигать предметы, пристально глядя на них некоторое время и желая, чтобы они загорелись. Возьмем, к примеру, твой смертельный взгляд, который ты сейчас направил на меня. Разве не поразительно, что ты хранишь этот дар в любом месте и времени целые столетия? Я часто задумывался, какова физиологическая основа этого феномена. Ты когда-нибудь исследовал эту область?
— Да, — сказал Яма, глаза его горели под черными бровями.
— И каково же объяснение? Некто родится с нормальным мозгом, позднее его душа переносится в ненормальный мозг, но его аномальные способности не разрушаются при переходе. Почему это происходит?
— Потому что реально ты имеешь только одно тело-образ, которое является как электрическим, так и химическим по природе. Оно немедленно начинает изменять свое новое физиологическое окружение. Новое тело кажется ему как бы больным, и оно старается вылечить это тело по образцу старого. Если тело, в котором ты сейчас живешь, было бы сделано физически бессмертным, оно когда-нибудь стало бы похожим на твое изначальное тело.
— Как интересно.
— Вот поэтому перенесенная сила вначале слаба, но становится сильнее, по мере того как ты продолжаешь занимать новое тело. Вот поэтому так важно развивать свою энергию и на первых порах пользоваться также механическими помощниками.
— Хорошо. Об этом я частенько задумывался. Спасибо. Кстати, воздержись от попыток достать меня своим смертельным взглядом — он, знаешь, болезненен. Сбивает мысль, мешает речи. А теперь проповедь. Один гордый и надменный человек, вроде тебя, и с предрасположением к учительству, занялся исследованиями в области одной уродливой и дегенеративной болезни. Однажды он подхватил ее сам. Поскольку он не нашел лекарства от этого состояния, он смотрит на себя в зеркало и говорит: «Но на МНЕ она выглядит хорошо!» Ты как раз такой человек, Яма.
Ты не борешься со своим состоянием. Ты, скорее, гордишься им. Ты выдал себя в своей ярости, поэтому я знаю, что говорю правду. Я назову имя твоей болезни: Кали. Ты не отдал бы власти в недостойные руки, если бы эта женщина не заставила тебя сделать так. Я давно знаю ее и уверен, что она не изменилась. Она не может любить мужчину. Ей становятся близки только те, кто приносит ей дары хаоса. Если ты когда-нибудь перестанешь служить ее людям, она отшвырнет тебя прочь, о Бог Смерти. Я говорю это не потому, что мы враги, а просто как мужчина мужчине. Я знаю. Поверь, я знаю.
Возможно, твое несчастье в том, что ты никогда не был молод, Яма, и не знал первой любви в весенние дни… Итак, мораль моей проповеди на этом маленьком пригорке такова: даже зеркало не покажет тебе тебя самого, если ты не пожелаешь увидеть. Стань ей однажды поперек дороги, чтобы проверить истинность моих слов — пусть даже в каком-нибудь пустяке, — и увидишь, как быстро она ответит и каким манером. Что ты сделаешь, если твое собственное оружие обернется против тебя, Смерть?