— Тот самый.
— Интересно.
— Пожалуй.
— Что сделает Брама?
Рудра пожал плечами.
— Об этом знает только Брама, — ответил он.
В месте, называемом Брошенным Миром, где за краем Неба нет ничего, кроме далекого мерцания купола, а далеко внизу — пустой земли, скрытой под дымно-белым туманом, стоял открытый со всех сторон Павильон Тишины; на его круглую серую крышу никогда не падал дождь, на его балконах и балюстрадах по утрам клубился туман, а в сумерках гуляли ветры, В пустых комнатах иногда сидели на жесткой темной мебели или прохаживались между серыми колоннами задумчивые боги, сломленные воины или оскорбленные любовники: они приходили сюда подумать обо всех пагубных или пустяшных вещах под небом за Мостом Богов, среди камней, где мало красок и единственный звук — шум ветра. Здесь, вскоре после Первых дней, сидели философ и колдун, мудрец и маг, самоубийца и аскет, свободный от желания нового рождения или обновления. Здесь, в центре отречения и забвения, было пять комнат под названием Воспоминание, Страх, Разбитое Сердце, Пыль и Отчаяние; и этот павильон был построен Куберой-Судьбой, который не слишком заботился давать названия любому из этих чувств, но, как друг Господина Калкина, сделал это здание по настоянию Канди свирепой, иногда известной как Дурга или Кали, потому что он один из всех богов обладал свойством материализовать соответствие и мог облечь работу своих рук в ощущения и страсти, переживаемые теми, кто появлялся тут.
Они сидели в комнате Разбитое Сердце, пили сому, но не пьянели.
Вокруг Павильона Тишины сгустились сумерки, и ветры, кружащие по Небу, летели мимо.
Они сидели в черных плащах на темных сиденьях. Его руки лежали на ее руках на столе, разделявшем их; гороскопы всех их дней проходили мимо них по стене, отделявшей Небо от небес. Они молчали, рассматривая страницы пережитых ими столетий.
— Сэм, — сказала она наконец, — разве это не было замечательно?
— Ты права, — ответил он.
— И в те давние дни — до того, как ты оставил Небо, чтобы жить среди людей, — ты любил меня?
— Теперь уже не помню, — ответил он, — это было очень давно. Мы оба тогда были другими — другие мысли, другие тела. Может быть, те двое, какие бы они ни были, любили друг друга. Но я не помню.
— А я помню весну мира, как будто это было вчера — те дни, когда мы вместе ездили сражаться, и те ночи, когда мы стряхивали звезды со свежеокрашенных небес! Мир был такой новый и совсем другой тогда, с затаившейся в каждом цветке угрозой и бомбой за каждым восходом солнца. Мы вместе отбивали мир — ты и я, потому что ничто, в сущности, не нуждалось в нас здесь, и все сопротивлялось нашему приходу. Мы прорезали и прожигали себе путь по земле и морям, и мы сражались под морями и под небесами, пока не выбили все, что сопротивлялось нам. Затем были построены города и королевства, и мы возвысили тех, кого мы выбрали, чтобы управлять через них, а когда они перестали развлекать нас, мы снова их сбросили. Что знают молодые боги о тех днях? Могут ли они понять ту власть, которую знали мы — Первые?
— Не могут, — ответил Сэм.
— Когда мы жили в нашем дворце у моря, и я принесла тебе много сыновей, и наш флот завоевал острова, разве не были прекрасны и полны очарования те дни? И ночи с огнем, ароматами и вином? Ты любил меня тогда?
— Я думаю, что те двое любили друг друга.
— Те двое? Мы не настолько уж отличаемся от них. Мы не настолько изменились. Хотя с тех пор прошли века, есть что-то внутри нас, что не меняется, не переделывается, сколько бы тел мы ни сменили, сколько бы любовников ни брали, сколько бы прекрасного и безобразного ни видели и ни делали, сколько бы ни передумали, ни перечувствовали. Сущность наша остается в центре всего этого и наблюдает.
— Разрежь плод — внутри семя. Это и есть центр? Разрежь семя — в нем нет ничего. Это и есть центр? Мы с тобой совершенно отличны от хозяина и хозяйки сражений. Те двое знали хорошее, но это и все.
— Ты ушел с Неба, потому что устал от меня?
— Я хотел сменить перспективу.
— Долгие годы я ненавидела тебя за твой уход. Было время, когда я сидела в комнате, называемой Отчаянье, но была слишком труслива, чтобы пойти за пределы Брошенного Мира. И было время, когда я простила тебя и умоляла семерых Риши принести мне твое изображение, чтобы я смотрела на тебя, как будто ты вернулся, как будто мы снова вместе А однажды я желала твоей смерти, но ты обратил палача в друга, так же, как обратил мой гнев в прощение. Ты хочешь сказать, что не чувствуешь ко мне ничего?
— Я хочу сказать, что больше не люблю тебя. Было бы очень приятно, если бы хоть что-то в мире оставалось постоянным и неизменным. Если бы такая вещь была, она была бы сильнее любви, но я такой вещи не знаю.
— Я не изменилась, Сэм.
— Подумай хорошенько над всем, что ты рассказала обо всех своих воспоминаниях. На самом деле ты вспомнила не мужчину, а резню, через которую мы прошли с тобой вместе. Теперь мир укрощен, а ты жаждешь былых пожаров и стали. Дело не в мужчине — нас с тобой разделила судьба, эта судьба теперь — прошлое, она тревожит твой мозг, и ты называешь это любовью.
— Как бы я ее ни называла, она не изменилась! Ее дни не прошли. Это и есть постоянная вещь в мире, и я зову тебя разделить ее со мной снова!
— А как же Господин Яма?
— А что Яма? Ты имеешь дело с теми, кто считается ему ровней, а они еще живы.
— Значит, тебя интересовало только его божественное предназначение?
Она улыбнулась в тени и ветре.
— Конечно.
— Нет, забудь меня! Живи с Ямой и будь его любимой. Наши дни прошли, и я не хочу вспоминать о них. Хорошие были дни, но они прошли. Как есть время для всего, так есть время и для конца чего бы то ни было. Сейчас время для человеческого роста в этом мире. Время делиться знанием, а не скрещивать клинки.
— Ты хотел бы биться с Небом за это знание? Ты хотел пробить Небесный Город, чтобы открыть его своды миру?
— Ты знаешь, чего я хотел.
— Тогда у нас еще может быть общее дело.
— Нет, не обманывай себя. Ты предана Небу, а не миру. И ты это знаешь. Коли бы я получил свободу и ты присоединилась ко мне в сражении, ты, возможно, некоторое время была бы счастлива. Но, независимо от победы или поражения, ты в конце концов станешь еще более несчастной, чем раньше.
— Послушай, мягкосердечный святой из пурпурной рощи! Это дело как раз для тебя — предугадывать мои ощущения, но Кали не отбрасывает свою преданность, когда хочет, она никому не обязана, кроме своего выбора. Она богиня наемников, помни это! Возможно, что твои слова — истина, а она лгала, когда говорила, что все еще любит тебя. Но она жестока и полна вожделений битвы, она идет по запаху крови. Я чувствую, что Кали может стать Акселерационалисткой.
— Остерегайся говорить так, богиня. Мало ли кто может подслушать.
— Никто не подслушает, — сказала она, — потому что в этой местности редко произносятся слова.
— Тем больше причин для кого-нибудь заинтересоваться, если здесь заговорили.
Она помолчала, потом сказала:
— Никто не подслушивает.
— Твоя сила возросла.
— Да. А твоя?
— Осталась той же, я думаю.
— Так ты примешь мой меч, мое колесо, мой лук во имя Акселерации?
— Нет.
— Почему нет?
— Ты слишком легко даешь обещания и так же легко нарушаешь их. Если бы мы сражались и победили во имя акселерационализма, это была бы, вероятно, последняя великая битва в этом мире. А этого ты не пожелаешь.
— Ты глуп, Сэм, если говоришь о последней великой битве, потому что последняя великая битва — всегда следующая. А если я приду к тебе в более приятном виде, чтобы убедить тебя в правдивости моих слов? Если я обниму тебя в теле с печатью девственности. Тогда ты поверишь моему слову?
— Сомнение есть целомудрие мозга, и я ношу на своем мозге эту печать.
— Тогда знай, что я привела тебя сюда, чтобы помучить тебя. Ты прав: мне плевать на твой Акселерационизм, и я уже исчислила твои дни. Я хотела подать тебе фальшивые надежды, чтобы ты был сброшен с большей высоты. И только твоя глупость и твоя усталость спасли тебя от этого.