«Откровением» называется та действительность, которая обосновывает и структурирует христианство как целое. Но только в начале XVI в. впервые появляется собственно догматико-апологетическй трактат De revelatione («Об откровении») «в рамках общехристианской апологетики в полемике с язычниками, иудеями, мусульманами, атеистами и деистами»[5]. Полемика вокруг частных положений веры привела к тому, что отныне, вследствие радикальной критики откровения, христианство в целом было поставлено под вопрос. Идее некоей «естественной религии» как протестантские, так и католические богословы[6] противопоставили понимание Откровения как сверхъестественного события спасения. С середины XVIII в. схоластическое богословие развивает апологию откровения, усматривая в этом трактате «систематическую функцию создания основ общего богословия Откровения»[7]. Здесь следует указать в первую очередь имена Йозефа Хуке (1716–1796), Антония Вальсекки (1708–1791), Мартина Герберта (1720–1793), Бенедикта Штаттлера (1728–1797) и Петра Марии Гадзаниги (1722–1799).
К этому добавлялась необходимость обосновать богословие Откровения как науку. При этом полемическое выяснение философской позиции {17} вынуждало к ограничению, направленному «вовнутрь». В качестве примера здесь можно указать на Якоба Залата (1766–1851). «Та мысль, что Откровение может быть отношением Бога к человеку, основанным в истории самим Богом, что оно может быть само-сообщением Бога, оставалась чуждой Залату. Поэтому в те времена позиция, занятая в отношении сообщенного в Откровении учения, очень далека от того, чтобы признать его в качестве герменевтики человеческого существования»[8]. Так что доктринальные разъяснения на I Ватиканском Соборе, как показывает римская схоластика, имели для школьного богословия значение важной защиты и опоры[9].
b) Богословское толкование и оценка действительности Откровения предполагает христианскую веру в откровение. «Нельзя ни задавать отвлеченного вопроса о смысле, возможности и необходимости Откровения, ни пытаться дедуцировать Откровение трансцендентально-теологически»[10]. Будучи событием, происходящим в истории, откровение остается подчиненным человеку, его жизненному миру и миру опыта, но не проистекает из этого мира, ибо, будучи действительностью Божественного действия, возвещает истину. Таким образом, измерение трансценденции остается здесь незатемненным без ущерба для возможностей человеческого понимания[11].
Принимать откровение в акте веры означает:
1. «Бог взыскует человека»; это убеждение является основополагающим для христианской веры. Именно о нем идет речь в этом учебнике; именно оно формирует его структуру и содержание. Кто стремится – как верующий – отдать себе отчет в том, что́ он исповедует в своей вере, не будет прежде задаваться вопросом о тех содержательных основаниях, в силу которых разумно сказать вере «да». Скорее, верующий ближайшим образом обращен не к себе, но к Богу, могуществу которого, как он знает, человек обязан самой своей жизнью. Ведь Бог Сам возвестил о Себе не в безымянной отрешенности, но в личной обращенности к человеку – как всемогущий и спасающий Бог. От этого Бога верующий ждет ответа на глубинные вопросы человеческого бытия – вопросы о началах и целях, об основании и смысле. Принимая этого Бога, человек обращается за пределы ограниченного земного {18}существования, за пределы обыденного человеческого опыта себя самого. Бог утоляет человеческую тоску по вечности и дает человеку увидеть Себя, идя ему навстречу и открываясь ему в полноте своей Божественной жизни. Тем самым сказано, что́ означает Откровение в христианском понимании: Бог открывает Самого Себя. Поэтому, в-третьих, нам следует твердо запомнить: Откровение, неисчерпаемое в своем содержании, непостижимое «в самом себе» и ускользающее от человеческого разумения, может быть постигнуто человеком лишь постольку, поскольку Бог сообщает Себя ему как адресату этого Божественного самораскрытия в присущем человеку горизонте понимания.
2. Исповедание Божественного Откровения затрагивает само-понимание человека. Здесь христианская антропология отводит должное место как постановке коренных вопросов, так и борьбе за подобающие ответы. При этом правильный взгляд на Откровение обнажает причины того, почему человек, преодолевая границы рассудка, в силах вовлечь возможное Самораскрытие Бога в круг своего собственного опыта. Ведь «фундаментальная черта человеческого бытия заключается в движении трансценденции… которое исполняется во вручении Богу своего спасения». Но даже если «первоначалом и конечной целью такого вручения себя следует признать совершенно благого и святого Бога, который, как свидетельствует религиозное сознание, был и остается для человека сверхвластной и неистощаемой тайной»[12], это все же не отменяет того обстоятельства, что из такой человеческой трансценденции невозможно некое «гладкое и постепенное» восхождение к особому событию, которое и называется Откровением в христианском понимании. Возможно, присущая человеку открытость позволяет «предчувствовать и надеяться, что Бог может и хочет выйти ему навстречу из предвечной таинственной глубины Своего молчания. Но она все же не позволяет с уверенностью утверждать, что Бог это действительно делает или уже сделал. В отношении Божественного самооткровения, дающего, как это исповедует христианская вера, участие в самой жизни Бога, человеческий разум, будь он предоставлен самому себе, был бы не в силах достичь хоть сколько-нибудь разумного понимания (даже в смысле реальной возможности подобного откровения)»[13]. Только тогда, когда в вере человек превосходит границы собственного разума, он способен обрести опыт откровения как самооткровения Бога[14]. {19} Материальной безграничности откровения (deus seipsum revelans – Бог, являющий Самого Себя) соответствует формальная ограниченность (secundum capacitatem recipientis – сообразно способности воспринимающего).
6
Подробный обзор см. G. Heinz,
7
G. Heinz,
8
A. Seigfried,
9
Ср. Heinz,
11
Об этом см. H. Pfeiffer,
14
Об этом понятии: см. W. Pannenberg,