Подведем итог:
В Иисусе Христе становится ощутимой непрерывность откровения как самооткровения Бога, но, вместе с тем, и та истина, что со Христом в этот мир входит нечто целиком новое и тем самым откровение Бога достигает своей высший точки и окончательного завершения. Вочеловечение Бога означает, что Ветхий Завет как Божественное откровение выявляется как один из моментов само-окровения триединого Бога. Таким образом, богословие Нового Завета силой Святого Духа исполняется в Иисусе Христе. Взгляд на Иисуса и осуществляемое Им дело спасения – начинающееся воплощением, разворачивающееся в проповедях, чудесных знамениях и призвании апостолов и завершающееся в восхождении на Голгофу, воскресении и вознесении к Отцу вплоть до ниспослания Духа[166] – открывает каждому человеку, приведенному Духом Божиим к вере, что слово Божие в том всеобъемлющем смысле, который хранит для нас Священное Писание, есть одновременно фундамент понимания откровения – фундамент, с которым должно соотноситься всякое богословское развертывание этого понимания.
3. Богословское развертывание
а) Возможности и границы богословской рефлексии в отношении Откровения
аа) Основополагающие соображения
Если мы бросим взгляд на Божественные откровения, которые дошли до нас в Ветхом Завете, то придется констатировать, что там, где речь идет о такого рода откровениях, никогда не возвещается нечто относящееся исключительно к Богу. Скорее, то, что открывается о Боге, постигается также в своем значении для {73}понимания творения и человека, неважно, говорится ли о человеке, как представителе рода человеческого, представителе избранного народа Божия – Израиля – или же в его индивидуальных жизненных обстоятельствах. Само-раскрытие Бога – всегда заодно и раскрытие человека, который, когда с ним заговаривает Бог, переживает не только опыт своей собственной зависимости от Творца, но и опыт личной идентичности, поскольку предвечный Бог ему себя открывает, обращается к нему как конкретный участник его существования. Поскольку откровение в своей соотнесенности с человеком постоянно связано с его настоящими жизненными обстоятельствами и задает для них определенную перспективу в отношении будущего, откровение с самого начала всякий раз представляет собой обетование. Обращенное всякий раз к отдельному человеку, откровение как целое в этом индивидуальном событии никогда не получает окончательного и всеобъемлющего выражения. Здесь названо совсем не то, что открыто человеческому волению; более того, в поле зрения появляется нечто такое, что превосходит горизонт человеческого разумения. «Превосходить» означает здесь следующее: поскольку откровение не случается в кругу обыденной человеческой жизни, там, где человек становится ему причастен, следует говорить о некоем бескорыстном даре, а не о «естественной необходимости». Это означает заодно, что человеческий разум не может сам по себе проложить дорогу к откровению в смысле его содержания, если только откровение как таковое не разомкнет себя изнутри. Тем самым, должны быть отвергнуты названные ранее[167] «две основные формы ложного понимания откровения»[168], до сих пор угрожающие правильному его истолкованию: во-первых, понимание откровения, свойственное «модернизму»[169], который на основании своей экзегезы в духе просвещения стремится примирить богословие и современные (естественные) науки за счет того, что приписывает познание истин веры, на которые опирается христианская религия, человеческому разуму. Тем самым, для свободного и спасительного обращения Бога к человеку больше не остается места, и у христологии выбита почва из под ног. Мы находим подобное ложное понимание откровения как правило «там… где об Иисусе Христе и его вести судят лишь как об одной частной форме, одном частном выражении {74} единой религиозной потребности всех людей»[170]. – Во-вторых, опровергнута ложная форма «позитивизма в отношении откровения», т. е. такая установка веры, которая – разъединяя веру и жизнь – понимает истину исключительно с точки зрения факта. Здесь в поле зрения попадает преимущественно задача расширения знания, а не то обстоятельство, что человек может быть в самой сердцевине своей личности затронут открывающим себя Богом[171].
166
E. Dirscherl,
169
Ср. в этой связи O. Schroeder,