Душа — олицетворение Свободы, Разум — тюрьмы, которая в разных ипостасях присутствует в жизнях едва ли всех его героев: ею может выступать и номенклатурная квартира, в которой сталинский палач Мехлис осужден смотреть по телевизору собственные похороны. Душа — епархия Бога, Разум — дьявола.
Игры Разума и приводят к трагедии, в которой, как сказал Бродский, гибнет не герой, а хор. Лирический герой отцовских песен — солист этого хора, маленький человек. Его глазами мы видим абсурдный мир советской власти, выстроенный возмущенным разумом и лишенный здравого смысла (или не видим — как в «Песне слепого», которому объективная реальность по-ленински дана лишь в ощущениях).
Историю из романа «Кенгуру» о лагерном митинге в защиту друзей СССР, томящихся в застенках капитала, и забитом вохровцами Марыськине, который попытался требовать на нем свободы для себя, часто вспоминала моя мать.
Всё повторяется, и не всегда в виде фарса: сегодня говорить о частной свободе снова опасно, как и в сталинские времена, — но уже на успешно побеждающем здравый смысл политкорректном Западе. Лагеря у интеллектуалов теперь другие, а смрадный душок советской власти по-прежнему вьётся над ними черным вороном.
Сочинения отца — что в стихах, что в прозе — о торжестве людей, а не идей. И в этом смысле его жизнь поучительна не менее текстов. Трагикомическим катарсисом дышит даже рассказ о том, как в лагерном сортире, собираясь употребить по назначению обрывок газеты «Правда», он вдруг увидел на нем строки из Нобелевской речи Фолкнера, которые изменили его жизнь:
«Я отказываюсь принять конец человека. Легко сказать, что человек бессмертен просто потому, что он выстоит; что когда с последней ненужной твердыни, одиноко возвышающейся в лучах последнего багрового и умирающего вечера, прозвучит последний затихающий звук проклятия, что даже и тогда останется еще одно колебание — колебание его слабого неизбывного голоса. Я отказываюсь это принять. Я верю в то, что человек не только выстоит — он победит».