Сижу, кусаю губы, набираю снова. Гудки, гудки.
— Ты охуел там, блядь?!
— Адам Вениаминыч, подождите, не бросайте трубку, я всё вам объясню!
— Рискни здоровьем.
— Я виноват, не уследил, что мелкий совсем телефон выключил.
— Чем занят был?
— Уснул.
— В пизду!
«Не ври ему, он чует, падла! С ним по-простому, жги!»
— Ебался! Грешен!
Ржёт как конь.
— Ну, Петька, до слёз довёл! Ха-ха! С кем ебался?
— С малым одним.
— Эй, ты это там кончай, малых не трогать!
— Да на год всего!
— А-а, тады с почином. Есть одно тут дело…
— Какое?
— Да вот хотел на повышение тебя, а ты такое, блядь, устроил, теперь не знаю…
— Я больше никогда не отключусь, клянусь!
— Ладно, в семь перезвони, а сейчас вали к чертям и дай поспать!
Мама с сёстрами ушла в садик. Заходит брат-вонючка с кульком и губками двумя. Бля, как теперь смотреть ему в глаза?
— Можно твою бутылку пол-литровую возьму из-под воды?
— Зачем?
— Ванёк прикол один мне рассказал. — И мерзко лыбится.
— Он ничего мне не передавал?
— Да я его не видел утром. Так чё?
— Что чё?
— Бутылку можно?
— Можно, только отвали!
— Опять ты злобный! Сколько ни еби тебя, всё без толку. Ну, чего молчишь, ударить хочешь — ну так бей!
Ушёл я от него и хлопнул дверью, закрылся у девчонок. Козёл уродский! И Ванька вместе с ним! Козлы! Бараны! Твари! Не мог хотя б записку написать или СМС-ку кинуть? Почему он так со мной? Сижу, рыдаю, как дурак, аж тошнит от самого себя. Нахер! К чёрту всё! Залез в Фикбук и перечитываю фанфик. Как мерзко, мелко, пошло всё и гнусно. И я такой же — дебильный клоун! Уродец на потеху. Нахер всё сотру и удалю аккаунт!
Господи, можно ли писать для других и не насиловать свою душу на потеху окружающим за сраные лайки?
«Мне не послышалось? Кто здесь? Я не один?»
Писать не ради одобрения и чтобы на тебя обратили хоть какое-то внимание, не ради суррогата безликого сетевого общения, и даже в нём прячась за маской из страха быть узнанным, потому что всё, что тебе действительно дорого и любимо, будет оплёвано и втоптано в грязь безликой толпой, которую ты ненавидишь, но без которой не можешь прожить и дня. Твоя любовь к ним, в которой можно рассчитывать хоть на какую-то взаимность лишь в том случае, если будешь оставаться молчаливой, угождающей, безропотной подстилкой и мастурбатором из чувств и мыслей, в который превратил свою душу, облекая в текст.
«Мальчик мой, ты пришёл, покажись мне весь, как есть. Вот бумага, перо, садись и пиши что хочешь. Не бойся, свеча не погаснет. А я прочту, ведь я тебя вижу, где бы ты ни был, даже на последней парте».
В тёмной мрачной комнате за столом, заваленным рукописями и старинными пыльными фолиантами, тускло освещённый керосиновой лампой, над открытой книгой напряжённо склонился человек в потёртом платье и шепчет твёрдые, как кирпичи, и острые, холодные, как скальпель патологоанатома, слова.
Слова уходят за спину, прорывая разноцветный холст знакомой реальности, во тьму иного мира, что за гранью света и рождённых им теней, по ту сторону ночи. И с изнанки ночи, из тех просторов первозданной тьмы, где души внемлют только тишине, а время и пространство лишь идеи, как и свет в них, звучит, приближаясь будто бы издалека, звон колокольчика. Становится всё ближе, громче, и к нему примешивается цокот копыт.
Тревожно на душе у человека, как у влюблённого, что страстью воспылал и жаждет встречи. Назад посмотрит он, и взгляд его упрётся в безумный взгляд раскосого козла, что чёрный, будто смоль, застынет недвижной глыбой мрака, бездной, что сморит из него и пожирает связь времён, любой порядок в хаос обращает, за гранью без имён, и длинные рога, как у антилопы, вперяет в небо, разрывая мира плоть, и кровь того безвинна.
И человек, дрожа от возбуждения, что пожрало душу без остатка, и надежды вернуться к самому себе, протягивает руку, чтобы коснуться морды зверя. И чувствует под пальцами шелковистую шерсть, что холодит ладонь, как космос тёмный и сиянье звёзд во мраке.
На шее у козла раскатом грома колокольчик звякнет. Сорвётся тот в прыжок на стену. Под копытами обои рвутся, бумажные, затёртые, слетают лепестки цветов убогих, слой за слоем, и штукатурка глиной и песком вниз сыплется да пылью повисает.
Козёл скачет по отвесным стенам, по кругу плоскостей и раз за разом обегает комнату, всё быстрее и быстрее. Повсюду кружат вихри, летают и передвигаются предметы да ворохи исписанных листов, и фолианты, будто чудо-птицы, взмывают в воздух, всем хватает слов.
Из ножен чёрных, бархатных, как ночь, когда все краски стёрты и, глазам не доверяя, тянешь руку, мужчина достаёт серебряный клинок. Ударом точным и отточенным за годы тренировок он отсекает голову козлу. Грузное тело падает на пол, ломая стол и стулья, отскакивает в угол голова, толчками вырывается из среза кровь и заливает пол. Из угла всё с тем же лютым бешенством глядят на человека адовы глаза.
Человек выходит из комнаты и возвращается с молотком, длинными гвоздями да гибкими жестяными полосками. Поднимает голову козла и, перепачкавшись в густой и липкой крови, крепит на стену. И той же кровью рисует вокруг неё перевернутую пентаграмму. Вверху пишет SAMAEL, а внизу LILITH.
Наведя относительный порядок, ложится спать. Среди ночи его будит странный шорох. Он тихо поднимается, делает шаг и видит, как глаза козла наполняются изнутри светом. Красное сияние усиливается и, словно потоками крови, наполняет комнату. Взгляда не отвести, он делает ещё один шаг и ещё. Всё тонет в алом, помрачающем разум сиянии.
Утром чистым, мирным, новым в дверь его комнаты постучала вернувшаяся из поездки за город хозяйка квартиры. Прислушалась. Из комнаты не донеслось ни звука. Она постучала ещё, пару раз позвала и опять постучала. Тишина. Нехорошая, раздражающая тишина. Он не оставил у соседей, как она всегда требовала, ключей. Злилась, ощущая, что он в комнате, но намеренно ей не открывает. Тогда, сходив за своим дубликатом ключа, она отперла и распахнула дверь. Была готова многое высказать ему и набрала в грудь воздуха, но пригодился он лишь для пронзительного крика.
Хозяйка, спотыкаясь, бросилась бежать, а перед глазами всё стояла картина залитой кровью комнаты с головой козла, прибитой к стенке. На рогах, мёртвый и голый, висел постоялец. Под его ногами в потёках крови на полу открытая книга, на странице перевёрнутая пентаграмма в бурых пятнах.
На шее трупа звякнул колокольчик, и шевельнулась мёртвая голова, открылись на человеческом лице полные тёмного замогильного безумия козлиные глаза, и грустная ухмылка перекосила рот. А женщина всё бежала вниз по лестнице и не могла избавиться от приближающегося из-за спины звона колокольчика.
========== 8. Демиург ==========
Перечитав пару раз текст, я исправляю ошибки и радостный кидаюсь в нашу комнату, чтобы показать получившийся рассказ брату. Меня распирает от удовольствия и желания с кем-нибудь поделиться, показать своё детище. Мы сталкиваемся в дверях.