Ангелина мешком свалилась во двор, припала к Меркурию, вся дрожа. Кровь бухала в ушах, но какое-то неведомое чувство вдруг подсказало: нет, это не сердце колотится неистово, а раздаются поблизости чьи-то шаги — осторожные, крадущиеся, почти беззвучные… оглушительные!
Она безотчетно пошарила вокруг, ища какое ни есть орудие защиты, хоть палку, хоть ветку, и не поверила ушам, услышав знакомый испуганный голос:
— Барышня! Где вы, отзовитесь! Князь меня за вами послал, я уж все глаза проглядел! Домой извольте ехать, барышня!
Господи милостивый, да ведь это не тать нощной, не таинственный душегубец — это Филя, кучер измайловский!
Ангелина враз обрела силы, чтобы окликнуть его, велеть помогать — поднять Меркурия, отвести его в коляску, да скорее, да тише!
Ее не оставляло ощущение злобного, недоброго глаза, вперившегося в спину, — убийственного, ядовитого глаза, и она смогла перевести дух, лишь когда кони зацокали копытами по мощеному двору измайловского дома и в окне показался со свечой в руке князь Алексей, ворчливо окликнув:
— Куда это ты запропала, Ангелина?!
От звука этого любимого, родного, надежного голоса она чуть не закричала, желая как можно скорее сообщить о случившемся, снять с себя весь этот ужасный груз, как вдруг прихлопнула рот руками, пораженная догадкой, будто молнией: ведь чернобородый, воспользовавшись отсутствием Меркурия, постарался-таки заполучить топчан, который давно привлекал его завистливую душу, но заодно получил и участь, уготованную Меркурию… в точности как тот человек, что надел перед боем чужую смертную рубаху.
5
ЛЮБОВНОЕ СВИДАНИЕ В УКРОМНОМ УГОЛКЕ
Самые страшные слухи подтвердились: после кровопролитного сражения на Бородинском поле Наполеон вошел в Москву.
Смятение в умах царило неописуемое. Люди отказывались верить очевидному, предполагая в этом распространяемые французскими подсылами измышления. Князь Алексей воспрещал в своем доме любые подобные разговоры, уверенный, подобно Сумарокову, что:
и ежели молчать, то дурное не сбудется. Но настал день, когда и он принужден был поверить в свершившееся.
Всех изумляли причины, побудившие Кутузова дать бой при Бородине, хотя русское войско было гораздо слабее неприятельского и потому не могло надеяться на победу. Однако невозможно ведь было отступать долее! Кутузов желал воротить армии веру в себя, уже подорванную после бесчисленных позиционных маневров прежнего главнокомандующего.
Впрочем, даже и победа в той несравненной, героической битве слишком дорого обошлась бы русским, столь превосходные силы имел неприятель, а потеряв равное с врагом число людей, русские войска вновь стали вдвое слабее, оказавшись вынужденными отступить — и сдать Москву.
По скупым и очень осторожным сведениям, распространившимся в обществе, задача Кутузова состояла единственно в том, чтобы подействовать на настроение обеих армий и умов в Европе (несокрушимый Наполеон изранен, изнемогает, обливается кровью!) — но так или иначе, а сдача Москвы была предрешена. Этот благочестивый город был обречен, подобно мученику, пролитая кровь которого дает силы сподвижникам и братьям, его пережившим.
Все так, все логично и постижимо умом… но непостижимо сердцем. Бонапарту хорошо была известна любовь русских к Москве. Никто никогда не считал равными обе столицы. Древняя Москва для русских не просто город, а мать, которая их кормила, тешила, покоила и обогащала, а блестящий, нарядный Петербург значил почти то же, что все другие города в государстве. Эта неоспоримая истина и сдача Москвы на первых порах произвели в населении одно впечатление: все пропало.
По рассказам очевидцев, несколько недель зарево пылающего града освещало темные осенние ночи, а окрестности могли бы послужить живописцу образцом для изображения бегства библейского! Ежедневно тысячи карет и телег выезжали во все заставы и направлялись одни в Рязань, другие в Ярославль, третьи — в Нижний Новгород, и вслед за прибытием новых и новых беженцев спокойствие окончательно покидало провинцию. Всяк ощущал одно: нынче мы здесь, а завтра будем Бог знает где; мы живем со дня на день, не ведая, что ждет впереди, не смея даже задумываться о будущем, ибо, если Господь не сжалится над Россией и не пошлет ей свою помощь, такое понятие, как «будущее», исчезнет и для нее, и для ее обитателей.
Князь Алексей называл уныние грехом и приказывал своим домочадцам не грешить, приводя многочисленные примеры из древней истории (сколько раз стояла Русь на краю гибели, а жива!) и из жизни собственной и своей княгини (сколько раз вечная разлука и самая смерть глядели в их глаза, а ведь все одолели!). Ангелина и рада бы не унывать, но, как ни вооружайся храбростью, а слыша с утра до вечера лишь о погибели да о разорении, невозможно же не огорчаться и не принимать к сердцу всего, что слышишь!
Да еще эта страшная история с Меркурием… Его самого чуть было не заподозрили в убийстве чернобородого, немалые досады ему чинившего! Да спасибо, Ангелина защитила его правдивым свидетельством, что весь вечер и начало ночи, едва от капитана Дружинина воротясь, Меркурий был под ее приглядом. Вдобавок, на счастье подозреваемого, обнаружилось, что сбежал из госпиталя санитар Михайло. Человек сей имел руки золотые, был в палатах незаменим, но страдал белою горячкою. Теперь кто-то припомнил даже, будто он был некогда кучером, да, попав однажды во власть своей немочи, едва не зарезал обоих своих седоков ножом, насилу, мол, его умилостивили, он слез с козел и ушел в лес. Припомнили, что сей Михайло с бородачом злокозненным нередко лаялся, гадили они друг друга скверными словесами — вот, верно, не стерпело ретивое у Михайлы, разум его помрачился: зарезал он обидчика, да и ушел Бог весть куда.
От этого предположения Ангелине следовало бы вздохнуть свободнее, однако никак не могла она себя убедить, что все так и есть, что не покушался некий злодей именно на Меркурия, что не метил именно в него!
Зачем? Какая такая важная птица этот монастырский приемыш? Кому столь необходимо нужна его жизнь — вернее, его смерть? Не знала, не знала Ангелина, а все ж вещая женская душа покоя не находила, поселяла неодолимое беспокойство и отравляла им жизнь. Черные мысли терзали ее, следуя за нею повсюду, а поделиться не с кем: старый князь с княгинею не верили, что кто-то решился бы причинить зло тишайшему Меркурию, а самого его в доме Измайловых уже не было. Сразу после странной той ночи приехал за ним Дружинин и увез на Арзамасскую заставу, куда уже прибыли сто тридцать тяжело груженных подвод в сопровождении многочисленного конвоя. Востроглазые зеваки успели увидеть, как усталые солдаты переносили во двор, под навес, какие-то шары, странные сооружения из стальных прутьев, рулоны тафты и множество вовсе непонятных вещей, причем руководил ими не только капитан Дружинин, но и Меркурий. Более он к Измайловым не возвращался, только передал Ангелине с оказией, на словах, свой сердечный привет, вечную благодарность и просьбу — о нем более не тревожиться.
Легко сказать!
Ангелина обиделась. Она, она одна, можно сказать, спасла Меркурия от смерти, выходила его, вылечила; она утешала его после этого ночного кошмара — и вот он отвернулся от нее, как от ненужной, уже использованной вещи, и ушел заниматься своими таинственными делами, по всему вероятию, непостижимыми куцым женским умишком!
Военная тайна? Да ведь Ангелина не из болтливых. Разве, выхаживая Меркурия, она не сделалась достойной его доверия?..
Ангелина уверяла себя, что дело только лишь в обиде на рухнувшую дружбу, хотя все обстояло проще: Меркурий в ее глазах стал просто-напросто еще одним мужчиною, который получил от нее все, что хотел, — и ушел, не оглянувшись. Никита Аргамаков взял ее тело, ее страсть. Меркурий — ее дружбу, ее привязанность. Оба взяли ее как могли — и ушли, бросили. Отшвырнули!
И в том состоянии глубочайшего оскорбления, в коем пребывала Ангелина, для нее благотворным елеем, пролившимся на горючие язвы, явилось приглашение Фабьена пожаловать к ним в дом, на бал, даваемый в честь его именин.